Похоронная процессия тронулась. Ее возглавляли три священника, затем шла погребальная повозка с гробом, рядом с ней девушка несла кутью, а юноша могильный крест, затем двигалась колонна мужчин и женщин. Кладбище было на окраине города, так что мы быстро до него добрались. На могиле был совершен обряд. После него один из самых уважаемых сербов в этом городе произнес речь, в которой подчеркнул трагичность судьбы сербского народа, на протяжении всей своей долгой истории жестоко страдавшего – веками он должен был переселяться, спасаясь от завоевателей, в чужие далекие земли. Потом он сказал, что покойный Живан вдали от родного дома упокоится среди своих сербских братьев, что могила его будет посещаться, будут отмечать его поминки и зажигать свечи.
Наконец его гроб опустили в могилу, мы с Обреном бросили вниз по горсти земли, пусть чужой, но все же сербской, пусть будет ему пухом. На могильном холмике был укреплен крест и возложено множество венков. А я, доктор, вспомнил далекий 1918 год, когда мои мертвые товарищи оставались плавать по синему морю или их спускали в колодец, чтобы стаи диких зверей в заснеженных горах не терзали их мертвые тела. Похороны Живана были более чем достойными человека и христианина.
Мы с Обреном решили продолжить наш путь на следующий же день. Между тем наши хозяева не желали нас отпускать. Поскольку они хотели поставить на могиле Живана надгробный памятник при нас, они задержали нас еще на неделю. Заказали красивый памятник из черного мрамора, надпись на котором гласила: «Живан Чикириз, 1889-1945 гг. Рти, Сербия», а внизу еще одна надпись: «Памятник воздвигли его сербские братья из Сентендре». Год его рождения мы нашли в лагерных документах.
Так крестьянин из сербской области Драгачево нашел свое вечное упокоение посреди Паннонской низменности в центральной Европе, похороненный с любовью и уважением, в отличие от тысяч других, погибших в лагерях все той же Европы или сгоревших в крематориях и исчезнувших без следа.
После этого мы с Обреном остались у наших хозяев еще на один день. В дорогу нам дали немного еды, другую одежду, даже венгерских денег на всякий случай. При расставании было пролито немало слез, звучали пожелания благополучно добраться домой и просьбы хоть иногда посылать о себе весточку. Один из сербов, офицер венгерской армии, устроил так, что нас на грузовике довезли до самого Будапешта.
На деньги, полученные в Сентендре, мы купили билеты на поезд от Будапешта до Сегеда, оттуда до ближайшей границы мы шли пешком. На территорию нашей страны мы ступили двенадцатого августа. Наконец-то мы вернулись на родину, которую покинули поездом с топчидерского вокзала пятого октября 1943 года, двадцать два месяца назад. Но любимое отечество не торопилось заключать нас в свои объятья и выказывать ответную любовь. Заключила нас сразу же в тюрьму пограничная служба в Суботице с подозрением, что во время войны мы сражались в рядах четников. После двух дней изматывающих допросов меня отпустили, а Обрена задержали.