Простит ли меня когда-нибудь Господь за то, что я взялся за оружие и посягнул на чужую жизнь? Пусть даже этот человек сжигал церковь! Кто мне дал право судить? Имею ли я право рассчитывать на милость Господа и Его прощение? Я же не религиозный фанатик, который считает себя вправе убить любого, кто не разделяет его веру и убеждения! Нет, конечно, нет. Я содрогаюсь от одной такой мысли. Но что же я такое? Как себя определить? У меня не было объяснения своему поступку.
Мне было жаль погубленную молодую жизнь, я узнал, что парню едва исполнилось двадцать лет, моя рука обрубила нить его жизни. Я чувствовал, что моя камера пахнет его кровью, она буквально провоняла ею. Каждую ночь его тень сновала рядом со мной. Мне казалось, он протягивает руки, чтобы сомкнуть их на моей шее.
Доктор, трудные мысли и чувства меня раздирали в камере-одиночке. Я был распят между своими жизненными принципами и тем, что я совершил. Я каялся и стыдился своего преступления, и вместе с тем я им гордился.
Вы спрашиваете, как это возможно? Да, состояние моей души в то время непросто объяснить. С одной стороны, мне было стыдно из-за того, что я теперь считаюсь убийцей, с другой стороны, я чувствовал гордость за то, что с оружием в руках встал на защиту веры и Господа. Можете себе представить, каково человеку, когда его обуревают столь противоположные чувства?
Иногда ночью я слышал чьи-то шаги перед дверью камеры, осторожные, едва слышные. И тогда мне казалось, что это пришла моя мать, тогда она все еще была жива. Я чувствовал, что ко мне приходит женщина, которая когда-то провожала меня в страшные места истязаний и ждала меня оттуда живого, которая при моем отъезде и возвращении рыдала от жалости или лила слезы радости. А сейчас, здесь, в ужасе моего одиночества, эта же женщина, моя мать, тихо проходит мимо меня, своего сына-убийцы! Женщина, чье сердце и так разрывается от боли много лет. В кошмарном ночном бреду я слышал ее голос и вел с ней беседу:
– Господи, сынок, что же ты наделал?!
– Я должен был, мама!
– Кто тебя заставлял, разве должен был ты проливать чужую кровь? Ты хоть понимаешь, несчастный, что ты натворил?
– Знаю, матушка! Но по-другому я не мог поступить.
– Тот, кто совершил против Господа великий грех, перед Ним будет и ответ держать.
– Да, матушка.
– Так кто же тебе дал право судить его, горе мне, несчастной?!
– Не знаю, матушка.
Мать приходила ко мне и быстро исчезала, а я оставался наедине с собой и своими тяжкими мыслями. Спрашивал себя, как мог я храм святой Марии Огненной превратить в место суда и казни. Сможет ли меня простить великомученица, что перед ее святилищем я пролил кровь человека, пусть даже богохульника и поджигателя?