А сейчас я вам расскажу то, что мне и во сне не могло привидеться. Около полуночи в первую же ночь в двери звякнул ключ. Кто бы это посетил меня в столь глухое время? На пороге появился Вуйкович! Я лежал на кровати и не удостоил его вставанием.
– Отец, не ожидали меня в такое время? – его голос звучал иначе, чем раньше.
Меня поразило обращение «отец». Первый раз это слышал из его уст.
– Нет, – ответил я, не глядя на него.
– Знаете, почему я пришел к вам? – спросил он.
Наступила тишина, я ждал, что он еще скажет.
– Отец, хочу вас попросить о чем-то, – сказал душегуб и замолчал.
Жертву просит ее палач! Его слова в обстановке карцера прозвучали как гром. Хорошо ли я слышу? Это говорит изверг, на совести которого тысячи невинных жертв!
– Я хочу, чтобы вы меня исповедали, – сухо произнес он, умоляюще глядя на меня.
Небеса, слышите ли вы это?! Я должен исповедать этого преступника!
– Не могу. Тюремный карцер не может служить исповедальней, – сказал я тихо.
– Люди все могут, когда хотят.
– Точно. Могут даже убивать невинных людей.
– Не будем сейчас об этом! Когда я говорил с вами у себя в кабинете, я сказал, что моя совесть спокойна, но это неправда.
– Так, значит?
– По ночам нет мне покоя, всякая нечисть меня преследует.
– Это не нечисть, это тени замученных, невинно пострадавших.
– Я так не думаю. Ладно, расскажу вам все до конца.
Он говорил, а я слушал.
– Приходят ко мне во сне, скулят или кричат на меня, грозят, бросают в меня камни, душат меня голыми руками. Связанные проволокой, скачут на меня из грузовика.
– Странно, – вставил я и снова замолчал, а он продолжил:
– Снимают проволоку со своих рук и вяжут мне вокруг шеи, затягивают все туже. Из своих мисок насильно мне в рот льют свою баланду, а меня выворачивает.
Он и дальше говорил, а я слушал.
– У расстрельного рва целятся в меня из автоматов. Я падаю на колени, умоляю их оставить меня в живых, я семьянин, у меня дети. Живого сбрасывают меня в огромную могилу. Я все лечу и лечу в эту яму. И падаю на скелеты, которые меня душат в объятиях. Какие-то люди из серебряных кубков вливают мне в горло кровь, а меня от этого тошнит.
После паузы он продолжает, а я молча слушаю. Он словно и не видит меня, как будто обращается к кому-то другому, хотя никого, кроме нас, в камере нет. Перечисляет по именам своих жертв, о которых я ничего не знаю. Упомянул трех сестер, молодых девушек, которых он, как и многих других, послал на смерть. Все говорит и говорит:
– По ночам я вижу, как эти девушки, одетые в траур, встают из гроба, подходят ко мне и превращаются в трех змей, кидаются на меня, и я кричу. Змеи сдавливают мне горло, сосут мою кровь.