— «Тебе» ты хотела сказать? — она смущенно кивнула. — Я это не пью, малыш. Это человеческий ресторан, и здесь подают только человеческие напитки. Они мне не подходят, как и здешняя еда. Ты же видишь, мне даже меню не принесли.
— Но вы… ты же сказал, что ты голоден.
— Мне ближе к ночи привезут домой. Не переживай. Даже если бы тебя не было, они все равно не прилетели бы раньше.
— А чем именно ты питаешься?
— Ох, Ань, ну ты придумала тоже. Такие вопросы, и перед едой. А вдруг окажется, что дождевыми червями? Ты мне лучше сама расскажи. Фонтаны, как я понял, у вас есть. А рестораны? Похожи на этот?
А дальше он спрашивал, спрашивал, спрашивал. Про ее город, про школу, про семью. Ей принесли еду — одно блюдо за другим, заставили практически весь стол. Принесли бокал белого вина, и он чокнулся с ней своей водой. И все спрашивал, спрашивал.
Она ела, дегустируя принесенные блюда сначала с осторожностью, потом смелее, еда оказалась вполне привычной — ни излишнего перца, ни экзотических продуктов, вроде жареных кузнечиков. И рассказывала. С кем из родных она летела в самолете. С кем из друзей. Аршез испытал явное облегчение, узнав, что совсем одна. На вопрос «почему» ответил абстрактное: «Чтоб нам с тобой за них не волноваться», и спрашивал дальше. Куда летел самолет, зачем ей было туда, как залетел в Сибирию, кто их встретил, да что им сказали…
— Что значит «миграционная служба»? — термин был ему не знаком.
— Ну, те, кто занимаются проблемами переселенцев. Контролируют перемещение людей из страны в страну.
— У наших людей есть только одна страна, тут нечего контролировать.
— Зачем же тогда вам такая служба?
— Да нет у нас такой службы.
— Кто же тогда Ринат?
— Не знаю, никогда не слышал этого имени. А полное его имя ты не помнишь?
— Полное я даже твое не помню.
— Аршезаридор Шеринадиир ир го тэ Андаррэ.
— Вот и у него примерно такое: бесконечный набор звуков в случайной последовательности.
— Спасибо, Анют. Но это было мое имя.
— Прости, пожалуйста, — она смутилась. — Вот напрасно ты заказал мне вино, я теперь не слишком соображаю, что говорю.
— Не страшно. Зато выкать, наконец, перестала.
— Это важно?
— Что?
— Чтобы не выкала. Я все же младше. И знакомы мы очень недавно.
— Ты не просто младше, ребенок. Ты младше настолько, что я не знаю, как нам с этим и жить. И делаю что-то не то, и чувствую как-то не так… — он чуть усмехнулся. Задумчиво и немного печально. — Знаешь, я с людьми, конечно, общался. С самыми разными и довольно много. Я, собственно, сюда для того и переехал. Но никогда я не брал на себя ответственность за чью-то жизнь. А тут… Понимаешь, вся твоя жизнь теперь зависит от меня. Вот какой я смогу ее организовать — такой и будет. Что сумею тебе подарить — то и твое. И это очень сложную гамму чувств рождает, — он не спеша отпил воды из бокала. Эта удивительная природная жидкость, которую люди, почему-то, предпочитали портить вкусовыми добавками, обладала весьма полезными свойствами: дарила спокойствие и ясность мысли. А ему казалось важным ей объяснить. — Понимаешь, я чувствую тебя сейчас… своей. Не просто очень близкой, а буквально частью себя… И каждое твое «вы» при этом — как попытка оттолкнуть. Исторгнуть. Я понимаю, ты чувствуешь иначе, я все время тебя тороплю… Что поделать: ни опыта, ни терпения, — он вновь чуть усмехнулся, глядя в ее огромные глаза. Ошарашил. Ну конечно, его обтекаемое «опекун» ничего ей не сказало, и потому его отношение к ней ей сложно было понять. И от местной человеческой культуры, воспитывавшей безусловное приятие любого из Великих, она тоже была далека.