Ворота не столько отворились, сколько вывалились на улицу. Кивком головы Иннокентий дал понять, что можно входить. Посреди расчерченного на грядки дворика стояла старуха. Лена жадно втянула носом запах бабушки с лёгкой примесью хлева и огорода.
— Кто это вас, Иннокентий Германович? Точно вы с котом подрались.
— Угадали, Ана Тихоновна, — рассмеялся Иннокентий. — Где Саша?
— Сашенька под яблоней. Он всё больше под яблоней, кушать тоже туда ему ношу, тока если дожжик, в дом заходит. Раньше помогал, дрова порубить или там чего, теперь от яблони этой ни-ни. Боится, заберут его. Идёмте!
— Кто заберёт? — из вежливости поинтересовалась Лена.
— А нечистые, — будничным тоном ответила старуха, перекрестившись. — Ему всё показали: где его ждут, и что будут делать, и как будут делать. Каждую ночь приходят, показывают, не дают забыть. Сашенька и удумал: в рай его по грехам не пустят, так он дома хочет остаться, чтоб до скончания нынешнего века.
Мытарства Сашеньки заинтриговали Рому.
— Это как? Привидением?
— Избави Боже! — снова закрестилась старуха. — Он с яблонькой договорился: его душа после смерти в ней укроется, аки птичка. Деревья долговечней людских телес, как раз к последнему суду грехи и замолит. Он в журнале читал, так древние люди поступали. Древние, те, конечно, мудры были. Опасается только, кабы не похитили его по отрешении души от тела, вот от яблони и не отходит. Тоже не спит, покемарит с полчасика, а там снова бодрствует в молитве.
— Давно он так… бодрствует? — нахмурился Иннокентий.
— С весны. Как лекарства кончились.
Расстроенный волнениями последних дней Ленин мозг выдал на-гора картинку: сестрица Алёнушка с братцем Иванушкой высматривают из яблоневых веток гусей-лебедей. Когда на заднем дворе обозначилась гантелеобразная, вкопанная в резиновые сапоги фигура, Лена машинально задрала голову, ожидая крылатых чёрных тварей, и едва не преуспела. Стряхнув наваждение, она призвала мозг к порядку, но чувство лёгкого разочарования осталось.
— Иннокентий Германович! — осклабилась фигура, обнажив младенчески-розовые дёсны. От улыбки по лицу ползли морщины. Саша был лыс, чёрен от загара и худ как очень худой человек в семейных трусах старушечьей расцветки. Пахло от него летней улицей, как от хорошо выгулянной собаки.
— Здравствуй, Саша, — улыбнулся в ответ Иннокентий.
Они обменялись рукопожатиями, после чего Саша слюняво облобызал Иннокентия в обе щёки. Уловив в папиных глазах тоску, Лена от души ему посочувствовала.
— Иннокентий Германович! — лепетал Саша. — Да вы присаживайтесь… Ни капли не изменились! Вот я, знаю, постарел, чего уж. Мать, ты водочки нам вынеси! И закусить, сделай милость. Где ж вы пропадали, Иннокентий Германович? Говорили, за границей вы теперь?