Караджова это задело.
— А вы никогда не бывали нерешительной? — спросил он.
— Иногда.
— А сомнения, колебания испытывали?
— И это случается.
— А у меня — нет.
— Тогда почему же вы сказали, что вам не хватает уверенности?
— Я сказал, что прежде мне ее хватало. И я должен снова ее обрести.
— Много ли вам нужно для этого?
— Думаю, что да. Такой у меня характер.
— Слабостью характера вы, как видно, не отличаетесь.
— Кажетесь нерешительным, слабостью характера не отличаетесь… Зачем меня обсуждать? Лучше расскажите что-нибудь о себе.
— Что вам рассказать — живу я с матерью, она пенсионерка, часто болеет. Отец умер рано. Существуем…
— А почему бы вам не выйти замуж?
— Вопрос чисто личный, но я отвечу: не встретила человека, который бы пришелся мне по душе. Он — мне, а я — ему.
— Не сошлись характерами, — убежденно сказал Караджов.
— Откуда вы знаете? — удивилась она.
— Такого человека, как вы, не может не заметить другой, подобный вам.
— В каком смысле подобный?
— Я полагаю, что музыка — это особое состояние человека. В этом смысле.
— Должна вас разочаровать — теперь я ее уже не чувствую, как раньше, устала.
— Тем не менее вы занимаетесь чем-то таким, что кажется необычайным для нас, непосвященных.
— Это композиторы необычайны, а мы — простые механизмы.
— Я тоже механизм, но только более бессмысленный, чем вы. И более грубый, — добавил он.
— Вы меня извините, — сказала Леда, потирая лоб. — Но у меня заболела голова. Может быть, мы расплатимся и выйдем на воздух?
— Только при одном условии: я расплачусь, а не мы расплатимся.
— Нет, Караджов, каждый сам за себя. Я и без того ваша должница — обязана вам за цветы, которых не заслужила.
— Пускай об этом судит публика, — отшутился Караджов и подозвал официанта.
Они вышли на улицу. Воздух был колючий и зябкий в эту прозрачно-сизую ночь. Леда куталась в шарф, а Караджов шел в незастегнутом летнем пальто. Она сунула руку ему под локоть, и он слегка прижал ее к себе.
Они уже прошли пешком немалое расстояние.
— Я живу вот здесь, — остановилась она в каком-то проулке и указала на старый дом с осыпавшейся штукатуркой. — Благодарю за ужин, за внимание.
Караджов с подчеркнутой почтительностью поцеловал ей руку, и она тут же спрятала ее под пушистый шарф. Другой рукой она прижимала к груди флейту.
— Знаете, вы держитесь как-то по-отцовски, — добавила она уже с порога, поскольку Караджов не отрывал от нее взгляда. — Порой начинает казаться, что отцовские чувства преобладают в вас над мужскими. Вы ведь не обиделись, правда? Спокойной ночи. — И исчезла в темном коридоре, словно ее и не было.