Близилась полночь, Калоянов со Стефкой собрались уходить. Леда хотела идти вместе с ними, но в прихожей случилось небольшое замешательство.
— Давай проводим гостей, а потом я тебя провожу, тебе с ними не по пути, — предложил Караджов.
Леда сказала, что ей бы хотелось взять такси.
— В такую пору такси не найдешь, — спокойно возразил Караджов. Калоянов рассеянно смотрел вокруг, а глава Стефки внезапно заблестели. Караджов поймал этот взгляд — в нем была ревность. Поймала его и Леда. И решила задержаться.
Они проводили Калояновых до двери парадного, и Стефка взглянула на них с Ледой снизу: вот они, будущие супруги, стоят друг подле друга, без пальто, им и не нужно пальто — ведь им принадлежит этот дом, эта ночь, следующая за ней и все другие ночи…
Караджов с Ледой возвратились в опустевшую гостиную — стол с остатками ужина имел непривлекательный вид. Они переглянулись.
— Сейчас я уберу, — сказала Леда. — Потом ты меня проводишь.
Караджов подошел и положил руки ей на плечи. Леда вся напряглась, готовая оказать сопротивление. Но Караджов стоял неподвижно, задумчиво.
— Если я когда-нибудь скажу тебе: останься на ночь, на много ночей, ты останешься? — спросил он.
Караджов увидел, как у Леды расширились зрачки. Они продолжали стоять не шевелясь, словно он посвящал ее в сан. Его руки были протянуты к ней, ее — висели, как плети, и за этой расслабленностью крылась твердость. Может, они боятся друг друга?
Он, похоже, боялся больше, чем она, и больше нуждался в ней. Что со мной происходит? — спрашивая себя Караджов. Неужто я и в самом деле привязываюсь к этой женщине, которую, по существу, плохо знаю? Он подался к ней, обнял ее обеими руками и увлек в какое-то подобие танца — без музыки, без ритма. Его пальцы ощущали напруженность ее тела, ноздри вдыхали запах ее волос и тонкий аромат ее кожи, губы подрагивали от прикосновения к выбившемуся из прически завитку ее волос. С каждым новым шагом он ощущал силу страсти, накопившейся и напластовавшейся в нем за все дни и ночи с момента их знакомства. Именно накопившейся и напластовавшейся — состояние столь странное для него, как и пассивность. В самом деле, Леда была мало похожа на женщин, которые привлекали его с первого взгляда, это было загадочное существо — дьявольская смесь хрупкости и недоступности, хандры и гордости. Теперь Караджову стало ясно: чем больше он старался быть естественным в своей откровенности и в своем смирении, тем больше домогался ее, это была жажда любой ценой овладеть ею. Да, он изображал из себя усталого интеллектуала, очутившегося в коридорах власти, вырвавшегося из провинции, но сохранившего свои корня, которые позволили ему мужественно переносить одиночество в неуютной столице. Он играл эту роль если не блестяще, то с увлечением. Неужели напрасно? Неужели он не перешагнет узенький порожек, который Леда возвела перед ним? В этой ее недоступности он видел некий тайный знак превосходства, невыносимого, пробуждающего в нем все темные силы — ревность, властность и мстительность. И страсть, подогреваемая воображением и самолюбием, все сгущалась…