Прижавшись лбом к холодному стеклу окна, Мария смотрела на раскинувшееся перед нею село. Но ведь и ее никто не любил — ни один мужчина, которому она безрассудно отдавалась, задыхаясь в безумстве страсти. Иной раз подруги делились с ней своими любовными переживаниями, и их неподдельные чувства были для нее откровением. Оконное стекло холодило лоб, по телу пробегала дрожь. Вот оно, прозрение. Жизнь все короче, годы уходят, и тех, кто в ней нуждается или в ком нуждается она, становится все меньше, и ничего изменить нельзя, ничего.
Отойдя от окна, Мария поежилась, обхватила свои озябшие, покрывшиеся гусиной кожей плечи и бесшумно, словно привидение, пошла к постели.
Мария затаила дыхание — Христо проснулся. Расправив плечи, он потянул простыню, но вместо того чтоб укрыться, сел и сонно оглянулся вокруг. Рядом спала Мария, соблазнительно откинув голую руку. Христо усмехнулся и выскользнул из комнаты.
Все вокруг застыло в голубоватом лунном свете. Пахло мятой, из-за дома волнами наплывал одуряющий запах ромашки, буйно разросшейся в заброшенном дворе.
Вымытая дождями и снегами турецкая черепица блестела, как чешуя. Отовсюду струилась тишина, застывая в густой тени каменных оград, галерей, деревьев. Не было ни одного предмета, даже самого маленького, который не держал бы при себе своего двойника, темного и плоского, покорного и неотлучного, рожденного слабым лунным светом. В этих неподвижных косых силуэтах угадывалось нечто совсем иное, ощущалась двойственность вещей, их тайная жизнь, от которой днем не оставалось и следа.
Христо стоял в сенях, завороженный этой картиной. Дом примостился на бугре, отсюда открывался вид на село и дальше, на долину, где тонул в дымке ивняк над рекой и мерцали огни полустанка. В пору его детства там, на лугах, они пасли лошадей, жгли костры, жарили на углях рыбу, купались среди ночи в теплой речке. Воздух был свежий и вкусный, как охлажденный арбуз, временами налетал дурманящий аромат цветов и трав, лениво плескалась вода у обрывистых берегов. Ребята провожали глазами вечерний поезд на Варну, оглушенные грохотом колес, околдованные стремительно летящими желтыми квадратами окон, в которых мелькали самые счастливые люди на свете. Когда проносился последний вагон, они долго не могли оторвать взгляда от багровых, как плоды боярышника, фонарей, которые внезапно гасли на повороте, задутые невидимыми великанами. И тогда, все еще зачарованные видением, они с грустью покидали свои позиции на насыпи и шли к реке, шлепая босыми ногами по остывающей пыли. Поздно ночью, засыпая под хрипловатый перезвон конских треног, маленький Христо думал о том, что на свете есть ужасно интересные вещи, вроде таких вот поездов, увозящих в неведомые города и страны своих избранников, счастливцев, в число которых ему, наверно, никогда не попасть…