Ты гонишь, папа! - воскликнул Азизян. - Покажи!
Голос Азизяна разбудил моего напарника, бывшего цензора, и он, встав со стула, удалился в подсобное помещение, сжимая в руке сверток с бутербродами. Таким образом, я остался один на один с Азизяном. И его мутными телохранителями. Я не знал, каким видом оружия они предпочитают пользоваться, но в их людоедских щупальцах любое было бы причиной унизительной и грязной смерти. В школьные годы, бывая у меня в гостях, Азик умудрялся слямзить из-под стекла, по провинциальной моде предохранявшего письменный стол от порчи, цветные фотки Линси де Поль и Гарри Глиттера. Причем на стекле стояли ламповый трофейный "телефункен" и магнитофон. Гарри Глиттера мои рогатые земляки не любили. Постер, подаренный мне Нэнси, ее покойная бабушка выбросила на помойку, а я и подарил его, потому что моя мамаша его уже сорвала один раз и помяла. Но это старики, а вот противная усатая лабушня предпочитала сексуальному Гарри своих невыносимых "Чикаго" с их по-гусиному хрюкающему дудками. Однако Азизян являлся клиентом, причем клиентом почтенным, судя по сопровождающей его свите, и у меня не оставалось другого выхода, кроме как согнуться старательно и показать клиенту си-ди Джонни Холидея "Идоль дэ Жэн". Почему армяне 60-х годов так тащатся на французах? И я наклонился, взявшись для равновесия за перекладину прилавка, которая в эту минуту вибрировала так, будто под магазином проходила линия метро. Но о нем в нашем построенном на песках городе и не слыхивали. Возможно, под "Стереораем" находится еще и "стереоад", не знаю.
Папа? - скрипучим голосом спросил Азизян.
Шо? - ответил я про себя.
А он не болгарский? - Азизян произнес мягкое "г" особенно сочно.
Я повторил то, что сказал перед этим.
Понятно, - скупо кивнул Азизян. - Родной...
Взяв у меня сборник "Идоля", Азизян довольно долго, по старой привычке, оглашал названия песен, безбожно коверкая старые французские слова. Тонкие губы, под темными очками, извергающие уродливые звукосочетания, вроде "Ильфо соси са шансе" (тут Азик осклабился, потому что "Шанс" была фамилия одной из его жертв, которую он довел поклепами про слабый мочевой пузырь до настоящего "нервуз брейкдаун"). Кстати, вот еще один пример того, как натура подражает искусству. Но мысль о том, что "Шанс" мочится в кровать, Азизяна навела гениальная песня Игоря Эренбурга "Пустите, Рая", в ней есть слова: "Пустите, Рая, ну дайте снять кальсоны, мне вредно у себя держать мочу". Азизяну они так полюбились, что он постоянно напевал их в полголоса, пока его косой изуверский взгляд не упал на бедного "Шанса" - жертву par exellence, точно это были богохульные заклинания, наличие покойника, умершего "смертью, проклятой Богом", все это делало сцену похожей на черную мессу или чем-то в том же роде. Особенно патологически выглядели родственники; замершие, точно оперный хор, они следили за движениями утиного ротика Азизяна, зачитывавшего список, через стекло.