Наконец-то рассвело. Засветились белым недоступные вершины, однако озеро мрачно хмурилось, небо затянули облака. Бесчисленные стада тянутся к пастбищам, шум стоит, гвалт… Калыча летит, не задевая земли, не слышит звуков проснувшегося аила…
У юрты, поставленной Батыркулом в честь волостного, — привязанный конь. Рядом — ни живой души, будто вымерло все.
Калыча подбежала, вскочила на коня. Тронула поводья, конь помчался… Казалось, она собралась куда-то далеко, казалось, больше не вернется сюда… Так она скакала в девичестве… Конь стал ее крыльями, она обрела крылья, она воспряла духом. Горе ее будто рассеялось… Она забыла о плаче по мужу, она забыла о муже; казалось, весь мир для нее сейчас — крылья, созданные из коня. Она забыла даже о дочери… Вырвавшись на мгновенье на волю, она поднялась в небо, высоко-высоко — крылья несли ее… Ветер бил ей в лицо, все ее тело, вся одежда стали крыльями, — казалось, она родилась заново. Никто не погнался за ней — весь аил признал ее волю. Даже волостной смолчал.
Конь, земля и ветер разогнали гнев Калычи. Что накопилось в душе — нашло выход. Траурный платок слетел с головы — горе сняло с нее траур. Горы смотрели на нее с восхищением, озеро махнуло ей белым платком, довольное ею.
Конь перенес ее через речку к болоту — поняла по чавкающим звукам — и вдруг стал, захрапел испуганно. Калыча едва удержалась…
Что там краснеет? Не лоскут ли от платья? Сердце Калычи рвалось из груди, но она все же спрыгнула с коня на землю. Подбежала в страхе…
Бурмакан лежала — белело лицо средь болотной жижи. Калыча не вскрикнула. Подняла на руки дочь — тело без жизни. Вся измятая — волк так не разорвет…
— Дочка моя! Золотая моя дочка, я отвечаю перед тобой!
Дочь не слышала. Она отдыхала, ничего не слышала, не видела. Избавившись от мученья, лежала себе безмятежно. Конь, наступая на поводья, со ржанием бросился в сторону гор. Лучи солнца упали на землю, вселенная очнулась в добром сиянье. Залаяла собака. Неуклюже бежал Серкебай. Приблизился, хотел взять Бурмакан из рук Калычи. Мать не отдала. Захотела нести сама. Дочь казалась ей совсем легкой — словно несла в чреве ее.
Серкебай не мог поднять головы. Тихо шел рядом с собакой. Калыча казалась сейчас выше всех, грознее, мужественнее… Не проронила ни единой слезинки. Нашла тело дочери и, похоже, была довольна. Взглянула на восходящее солнце. Не сморщилась, не ослепла от яркого света. Там, у горы, могила мужа. Перед ней возник образ ее Бообека, будто бы вел в поводу коня, затем он исчез. Услышала говор людей — не посмотрела. Люди толпились вокруг. Калыче нет дела до них, в мире были сейчас она и дочь. Затряслись бороды, люди в испуге разводили руками. Калыча шла улыбаясь. Прибежала младшая дочь Калычи — Бермет, поцеловала сестру; Бурмакан шевельнула рукой. Мать не заметила…