Батыркул вздрогнул. Всяких слов ожидал, но не этих. Побелели губы. Дернулся было вверх — не смог подняться, — сила сверлящих глаз старухи придавила к земле. Не замечая, растер в пальцах боорсак[19], уронил на скатерть. Перед глазами его возникла Калыча, — привиделось, будто держит в зубах нож…
— Зачем таить месть, я не ребенок, матушка Бирмыскал. Слушал тебя правым и левым ухом — пришло время задуматься, — сказал бай, поднимаясь с почетного места.
Калыча в это самое время приподняла голову дочери, давая глотнуть родниковой воды из коокора. Держала в руке коокор, смотрела, как пьет Бурмакан исцеляющую сердечную боль воду, но мысли ее унеслись далеко. Думала Калыча о родных, с кем распрощалась при замужестве, о своем роде солто, обитавшем в Чуйской долине. Беззащитной, одинокой в аиле Батыркула, беспомощной сиротой показалась себе Калыча. Захотелось уехать: звали места, где жила в девичестве, Чуйская долина потянула ее к себе. «И вправду уехать? Кому доверюсь в одиночестве? Пусть сгинут дни, что проводишь, угождая другим. К кому же уеду? Были бы живы отец и мать… Но остался ведь народ моего аила — не зря у киргизов есть пословица: если умрет твой отец, пусть не умрет человек, видевший твоего отца! Разве не примет меня аил с двумя юными дочерьми? Примет, желая сохранить доброе имя… Так и сделай, Калыча. Хочешь увидеть завтрашний день — беги, вернись в родной аил. Родные могут обидеться друг на друга — не могут отказаться. Будь ты неладна, среди родичей разве ни один не помнит имя Калычи? Бог послал мне коня — пора оседлать его, нужно уехать. Муж мой не поднимется из могилы, даже не услышит мой плач, хоть и буду с утра до вечера громко причитать, в кровь раздирая себе лицо… Да, лучше всего уехать. А то еще станет преследовать Батыркул! Захочет — сдерет с меня кожу, вывернув наизнанку! Нужно уезжать. Лишь бы перевалить через горы… Пусть попробуют послать погоню — живой не дамся им в руки. Возьму панцирь Сармана, возьму в руки его копье… Хорошо, что припрятала их… Так и сделаю… Подожди, еще увидят меня…» — так думала Калыча.
Бурмакан только к вечеру поднялась на ноги. Целый день у юрты толокся народ: приходили, уходили, не давая покоя. Когда наконец показались звезды, стало тихо в аиле Батыркула. «Если останусь до завтра, будет поздно, нужно бежать сегодня… С одной стороны — волостной, с другой — Батыркул… Не оставят меня в живых…» Думая так, Калыча потихоньку стала собираться. Дождавшись, когда аил заснул, она связала все самое необходимое в узлы, навьючила двух кобылиц и коня, остальное бросила. Надела панцирь Сармана, взяла в руки его копье, посадила обеих дочерей на кобылиц и двинулась в путь. Их побег никто не заметил — не только Батыркул, но даже и Серкебай.