Друзья уселись рядышком, потеснее, так как становилось уже прохладно, и долго молчали.
Как всегда, первым заговорил Алек, тоном спокойным и рассудительным. Губерт дразнил его, что он якобы гундосит.
— Этот Малик просто идиот, — сказал Алек. — А о чем вы думаете все время?
— Об «Электре», — без запинки ответил Губерт.
— Я тоже, — вздохнул Бронек.
— А я, пожалуй, думаю не столько об «Электре», — продолжал Алек, — сколько о самой сути этой пьесы. О справедливости… вернее сказать, о недостижимой справедливости. Ведь вообще-то говоря, справедливым быть нельзя…
— Что ты говоришь, — возмутился Губерт.
— А как же! Ну хорошо, Электра уговорила Ореста, и тот убил мать… И что дальше? Ведь это же несправедливо.
— У Эсхила все потом уладили.
— Я знаю, взяли да проголосовали. Но черные шары дела не меняют. Факт остается фактом: человек убил мать — и все. У меня вот убили отца. Ну и что мне прикажете делать? Мстить большевикам? Не вижу ни малейшего смысла, потому что тот, кто убил моего отца, недосягаем, а уж тот, кто приказал убить, — тем более…
— А я вот думал о другом, — сказал Губерт медленно и раздумчиво, и это так непохоже было на него, что Бронек удивленно взглянул на приятеля. При лунном свете, когда взгляд привык к темноте, Губерт выглядел таинственно, он словно был нарисован очень хорошим художником.
— Константен Гиз… — произнес Бронек вполголоса имя своего самого любимого художника. — А знаешь, я должен как-нибудь нарисовать тебя, — сказал он громко.
Губерт фыркнул.
— Благодарю. Твои модели обычно раздеваются догола.
— Тебя я нарисую в одежде, — пообещал Бронек.
— Не сбивай меня, — продолжал Губерт. — Так вот, я думал о другом. Совсем о другом. Есть такая сказочка об Электре и Оресте, сказочка о пагубных последствиях Троянской войны, О долге… тяжком долге, который пришлось взять на себя этим двоим… Это страшно — быть вынужденным так вот убивать. Ну, если бы я, например, узнал, что моего отца убила Марыся Татарская…
Тут Алек втянул воздух, точно от удивления или испуга, и взял Губерта за руку.
— А откуда ты знаешь, что не Марыся Татарская?
Губерт вырвал руку.
— Не делай из меня Гамлета — не выйдет. Но я еще и о другом… И как будто без всякой связи с этим представлением.
— Я тоже без всякой связи с этим представлением, — сказал Алек. — Понимаешь, какая штука: вот будто эта Вычерувна взяла меня за шиворот, точно бутылку за горлышко, и встряхнула. Все во мне перемешалось, и всплыло много такого…
— Вы дадите мне сказать наконец? — потерял терпение Губерт.
Мимо них вдоль берега шел полицейский.