— Да, — веско произнесла Сабина. — Если не ошибаюсь, я когда-то уже слышала нечто в этом роде. По-моему, эти вещи надо разграничивать — если вы пишете стихи, то зачем же было ездить в Испанию?
— Эх, опять вопросы! Разве я здесь на допросе?
— Боже Избави! Но, право же, я не очень-то вас понимаю.
— Одним словом, вновь и вновь задается вопрос: «Кто вы такой?» А ну-ка повторите, как сказала бы простая баба? Так, как вы спросили сначала.
Сабина засмеялась и повторила «по-деревенски»:
— А вы кто же будете?
— Не знаю и не скажу. Не хочу быть вашим осведомителем, особенно по части того, что касается моей собственной персоны.
Сабина задумалась, глядя прямо перед собой.
— Интересно, каким бы вы были, если бы не пережили революцию в России, не ездили в Испанию и теперь не сталкивались с немцами…
— А я не сталкиваюсь с немцами.
— Не в том дело, но я не могу представить себе человека, настолько толстокожего. Даже после всех испытаний вы по-прежнему замыкаетесь в себе и всего сторонитесь.
— Ни в коей мере. Я просто знаю… знаю, что все минует, и к тому же очень скоро. Вернее, не все минует — ибо революция не миновала, но все изменяется очень быстро. Жизнь у человека очень короткая, даже коротенькая, — и я стараюсь продержаться это весьма короткое время в неизменном состоянии. Разве это грех?
— Перед лицом тех перемен, которые вас сотрясают, это, может, даже и грех.
— Ох и мудрая же вы баба, премудрейшая! Но боюсь, что вы предпочитаете теорию практике. Вы слишком привязываетесь к тому, что, к сожалению, легко может измениться.
— Некоторые принципы остаются неизменными.
— Зато другие зыбки, как океан-море. Это действительно так, пани Сабина, поверьте старому стреляному воробью.
— Возможно, и старому, — произнесла Сабина с улыбкой (наконец-то!), — но стреляному ли?..
Януш не ответил улыбкой на улыбку. Напротив, он с серьезным видом рассматривал руки Сабины, которые покоились на краю стола.
Руки натруженные и заскорузлые, совсем крестьянские, знакомые с тяжелой работой. Некогда прекрасные — это было видно, — до чего же они теперь огрубели, покрылись мозолями и шрамами от обморожений. А может, не только черная работа наложила на них свой отпечаток?
— Видите ли, — сказал он, — с некоторых пор мое отношение к вам изменилось. Я разговариваю теперь как бы с солдатом. Не запечатлен ли на ваших ладонях след… винтовки?
Сабина оглядела свои руки, словно видела их впервые.
— Вы не знаете нашей жизни. Не представляете себе, какие женщины партизанят.
— Прекрасно знаю: всевозможные. Вижу и вас в этой роли.
— Это никогда не может быть ролью.