— Действительно, я изъясняюсь, как на балу. Так как же?
— Нет, нет. В самом деле нет. Самое большее — носила котлы с похлебкой.
Внезапным движением Сабина подняла рукав белой блузки. На предплечье виднелся полустертый номер.
— Ах! — воскликнул Януш и снова сел. — Боже праведный, что вы делаете?
— Прячусь, — произнесла с улыбкой Сабина, явно намекая на известный анекдот.
— Нет, нет, но зачем вы мне это показывате? Об этом никому не надо говорить.
— У меня есть относительно вас некоторые планы, — сказала Сабина довольно таинственно, — поэтому все равно пришлось бы рассказать.
— Я не совсем вас понимаю.
— Ведь должны же вы думать о том, что рано или поздно настанет время, когда все руины, землянки, траншеи перестанут дымиться… На развалинах вырастет трава. Все зазеленеет. Так будет. Правильно?
— Разумеется.
— И мне хочется знать, какова будет тогда роль человека.
— Опять роль, на этот раз из ваших уст. Мы точно разыгрываем какой-то спектакль.
— Возможно, — сказала Сабина. — Но у каждой роли, у каждого спектакля должен быть какой-то подтекст. Так вот я не вижу у вас этого подтекста. Вернее, вижу, что он неизменен.
Януш снова вскочил с места.
— Это великолепно, — воскликнул он, — именно так. Ведь должен найтись человек, который перенесет свой подтекст из одной эпохи в другую. Для того чтобы существовала общечеловеческая культура, необходима преемственность. Это мой долг: перенести из одной эпохи в другую мой, мой собственный подтекст. Невольно вы дали правильное определение. Сами ответили на первый вопрос — кто я такой?
— Не думаю, чтобы невольно, — произнесла с расстановкой Сабина, опуская взгляд на свои изуродованные руки. — Я давно знала об этом.
— О чем?
— Что вы пишете стихи…
Януш рассмеялся.
Он заговорил с легкой иронией и вместе с тем взволнованно.
— Тучи разбегутся, и засветит солнце. Распустятся цветочки, и защебечут пташки, все могилы в Пуще Кампиносской покроются сочной зеленью. И тогда на луг, поросший маргаритками, выйдет Орфей, он же Януш Мышинский… Выйдет с песней на устах, с лирой златою в руке, а товарищ Сабина ему заявит…
— Что она ему заявит?
— Ох, уж этого я вам не скажу. Не хочу вас огорчать. Но не понравятся ей ни лира, ни песнопения, не будет она любить маргаритки…
— Вот уж неправда! — вдруг воскликнула Сабина. — Вот уж неправда! Маргаритки должны цвести.
— Да. Но я буду писать стихи о воине.
Сабина иронически улыбнулась.
— О войне писать очень трудно, друг мой, — проговорила она уже совсем приятельским тоном. — Знаете, как написал Тихонов об Испании>{93}:
Что не скажешь о жизни такой,