— Но крестника своего я в обиду не дам, — сказал твёрдо Фёдор. — Как-никак, я перед Богом отец ему.
— А никто и не собирается Петра обижать. Пусть живёт себе, мы разве о нём говорим. Мы о недругах наших речь ведём. О твоём, Федя, спокойствии печёмся. О твоём!
— Да, — неожиданно вспомнила Татьяна Михайловна. — Надо послать кого к патриарху Никону[13] в Ферапонтов монастырь, пусть он пришлёт грамоту о прощении покойного государя Алексея Михайловича.
— Это верно ты заметила, Татьяна. Я пошлю туда боярина Фёдора Лопухина. Он уговорит упрямца.
— Надо бы как-то облегчить ему ссылку, Федя, — посмотрела Татьяна Михайловна на племянника.
— Э-э, нет, — возразил Милославский. — Ещё рано. Греха с патриархом Иоакимом не оберёшься.
— А что они не поделили? — спросил Фёдор.
— Как что? А патриаршество. Никона-то за что выслали? Он решил выше царя возвыситься[14], вот на этом и свернул себе шею А после него патриархом рукоположен Иоаким. Теперь если вернуть Никона, что ж получится? Он себе доси патриархом считает, Иоакима клянёт. Пусти его в Москву, впору будет бежать отсель, мамаево побоище начнётся. Нет уж! Пусть лучше сидит в Ферапонтовском. Тут ты, Татьяна, не сбивай царя. Не толочь, что не скисло.
— Но, Иван Михайлович, я же не говорю везти его в Москву, я ж о полегчении участи.
— Не боись, Таня, он и лам не трудно живёт. Всех поколачиюет, даже из пищали палит, сказывают, по птицам. За одно это можно из иереев извергнуть.
Вдруг резко отворилась дверь и на пороге появился протопоп Андрей Савинов — духовник умершего царя. Глаза его недобро поблескивали, да и весь его вид являл скорее кулачного бойца, чем мирного иерея.
— Ага-а, весь царствующий дом здесь, — вскричал он. — Это хорошо. Все сразу узнаете, какое кощунство свершил ныне патриарх, какое беззаконие, какую поруху порядку!
Духовник царя — лицо особое. Только ему исповедуется царь, только он знает самое сокровенное о царе, о его грехах явных и тайных. Именно он, духовник, утишает душевные страдания своего высокого подопечного. Поэтому он вхож к царю в любой час дня и ночи.
Оттого протопоп Андрей и ворвался в верхнюю горницу безо всякого стеснения и разрешения. И всеми присутствующими это было воспринято как должное.
— В чём дело, святой отец? — спросил Милославский. — Какую поруху совершил патриарх?
— Вы разве не видели? Он на отпевании вложил в руку государя прощальную грамоту.
— Ну и что?
— Как «ну и что»? — взвизгнул протопоп. — Я! Я должен был вложить государю эту грамоту. Я его духовник — не Иоаким. Я!