Все переглянулись. Татьяна Михайловна сказала:
— А ведь верно. Духовник должен вкладывать прощальную грамоту.
Слова царевны подлили масла в огонь. Протопоп, сжав кулачки, забегал по горнице, заговорил сбивчиво, бессвязно, через едва сдерживаемые рыдания:
— Я этого так не оставлю... Я этого не попущу... Я убью его... Я его... У меня уже есть полтыщи оружных людей. Я им только прикажу.
Все видели, что бедный протопоп впал в истерику, и молчали, дабы не усугублять дела. Татьяна Михайловна уже жалела о том, что поддержала несчастного. А он, приняв молчание едва не за согласие с ним царствующей семьи, распалял себя всё более и более и под конец начал грозить уже им, царствующим:
— ...Ежели вы не скинете тотчас этого злодея Иоакима, то я вас прокляну. Слышите? Прокляну весь род ваш.
Последние слова он буквально прорыдал и выбежал из горницы, хлопнув дверью, словно из пищали пальнул.
Все долго и недоумённо молчали. Наконец Фёдор вздохнул:
— Бедный отец Андрей, до чего обидели его.
— Э-э, нет, Фёдор Алексеевич, — заговорил Милославский, — такого не след спускать даже духовнику. Ишь ты гроза: «прокляну». Да за одно это на плаху можно послать.
— Но он же был любимцем у батюшки.
— Ну и что? Так теперь можно детям покойного проклятьем грозить? Нетушки, Федя, ты не заступайся. Я ныне ж Иоакиму слово в слово всё передам. Он на него сыщет управу.
— А может, не стоит патриарха расстраивать.
— Стоит, стоит, — вмешалась Софья. — Не скажет Иван Михайлович, так я передам. Ишь, вздумал кому грозить! Мы эту грозу кнутом так уходим, что навек заречётся.
Милославский сдержал своё слово, в тот же день пересказал всё патриарху и ещё добавил к этому:
— Государь надеется, что ты достойно накажешь оскорбителя царской чести, но и твоей тоже, владыка.
Иоаким, супя косматые брови, отвечал Милославскому:
— Спасибо, боярин, что не утаил такой крамолы. Сотворю там, что Анд рюхе небо с овчинку покажется. Передай государю, сего дела я не спущу. У меня четырнадцатого марта Собор, мы его на Соборе не токмо извержем из сана, но и упечём туда, где Макар телят не пас.
— И в железы его, в железы, то-то бы государя порадовали.
— Ино ладно. Будут Андрюхе и железы.
Говорить Иоакиму о Никоне Милославский не стал, потому как знал, что одно упоминание о нём приведёт патриарха в неистовство. Знал он и то, что если Никон узнает, что просьба о прощальной грамоте исходит от Иоакима, то тоже не даст прощения усопшему ни за какие посулы. Поэтому, вызвав к себе боярина Лопухина, повёл речь издали: