— Аа, — кивнул Гущин. — Хотите, чтобы авторитетный вор на Кузьму надавил? Заставил его кончать с беспределом?
— Хм. Неплохая, кстати, идея.
— Есть что-то еще?
— Ты слышал, что я только что тебе сказал? Он может знать Кадыка. А если не знает сам, то точно знает тех, кто его знает. А это то же самое, что знает сам. Говорю же, Шарик в теме.
— А он нас вообще слушать будет?
— Тебя нет. Но ты будешь стоять в сторонке и молчать. Говорить буду я. Я с щипачами 15 лет работаю, — Богданов очень любил это повторять, — Да и самого Шарика по молодости брал, было дело. Так что мы с ним старые знакомые.
Заворачивая во двор, Богданов едва не угодил в ДТП. Виной тому стала синяя «Киа», на всех порах вылетающая на улицу. Визг шин, Богданов стиснул зубы и выкрутил руль влево. «Киа» вильнула, задев крылом поребрик, и унеслась прочь.
— М…к! — истошно проорал Богданов в окно. — Твою мать, а. Вот если бы в ГАИ работал, повесился бы давно. Что ж у нас за люди-то такие за рулем ездят? Гуманоиды, блин.
Во двор он сунулся с опаской, ожидая чего-нибудь подобного. Но подвоха больше не было. Они припарковались перед подъездом и спешились.
— Говорить буду я, — напомнил Богданов, когда они направлялись к дверям. — Ты стой себе в сторонке и насвистывай любимую мелодию.
— Гимн России? У вора в законе?
— Ты же пошутил сейчас насчет гимна, да?
Это была сталинка, но очень и очень приличная, выдержавшая капитальный ремонт, и жили здесь люди небедные. Они поднялись на лифте на нужный этаж. И здесь их ждал сюрприз. Дверь в квартиру Шарика была приоткрыта. Изнутри доносились голоса и музыка — шум телевизора, включенного на полную громкость.
— Хм, — сказал Богданов.
— Может, он настолько в себе уверен, что не закрывает дверь в принципе? — предположил Гущин. — Ну, типа, «Я вор в законе, какой дурак у меня красть будет?».
— Антон, сделай одолжение, заткнись.
Богданов осторожно потянул дверь на себя. Та открылась бесшумно, демонстрируя широченную, как на подступах к стадиону, прихожую, покрытую идеально подогнанным паркетом.
В метре от входной двери на полу красовалось свежее пятно крови. А от него — кровавый след волочения, змеей уходящей в одну из комнат. Богданов замер, прислушиваясь. Голоса по телевизору спорили про чувства, а кондовые слова и дешевая музыка в три аккорда выдавала отечественное происхождение телепродукта. Никаких других звуков не наблюдалось.
— Жалко, ствола нет, — шепнул Богданов хрипло и осторожно шагнул внутрь.
В комнате они обнаружили стул, который валялся ножками вверх в центре комнаты, на богатом ворсистом ковре. Между окном и здоровенным, в полстены, включенным телевизором, на плоском экране которого говорящие головы испытывали муки любви. Богданов, напряженный, как струна, склонился. Ворс под стулом был темный и влажный от недавно пролившейся здесь крови.