Если бы в тот день бывший полицейский не напился и не принялся нести околесицу, был бы Кристиан еще жив? Возможно. А может, и нет. Может, его бы все равно убрали за то, что некоторым членам банды не понравилось, как он изобразил их в фильме. И хотя он заверял их, что в Сальвадоре фильм не выйдет, несколько пиратских копий все же ходило по рукам. Может, его пристрелили бы в любом случае, просто потому что поколение новой верхушки “Мары 18” еще жестче и отчаянней предыдущего, оно живет, чтобы убивать, и неважно – кого. По мнению Кароль Солив, французского продюсера фильма, ошибка Кристиана была в том, что после завершения съемок он остался в Сальвадоре. Возможно, он понял механизмы посредничества между двумя соперничающими группировками, “Сальватруча” и “Мара 18”, пытавшимися между собой договориться. И возможно, это понимание и принесло ему смерть. Несмотря на все доверие к этим ребятам, Кристиан никогда не забывал о соблюдении простейших мер безопасности. Например, у него был отдельный мобильный, который он использовал только для разговоров с членами мар. Но этого оказалось недостаточно.
Кристиан Поведа верил, что сила образов может воздействовать на события. Поэтому он стал фоторепортером и документалистом. Вся его работа была посвящена освещению острых политических и социальных проблем. Он снял шестнадцать документальных фильмов, получивших высокую оценку на самых престижных кинофестивалях. Я часто ищу “Безумную жизнь”, когда захожу в книжный магазин или гляжу у кого-нибудь дома на стопки DVD, высящиеся сбоку от телевизора. И почти никогда не нахожу. “Ради чего ты умер, Кристиан?” – звучит у меня в голове неотвязным мелодраматическим мотивом. Ради чего ты умер? Обрела бы твоя жизнь больший смысл, если бы этот твой фильм лежал в каждом доме? Не думаю. Нет такого произведения, которое могло бы оправдать смерть от пронзившего голову куска металла и придать ей смысл. Его последние слова красноречивей любой эпитафии: “Правительство просто не понимает, с каким чудовищем имеет дело. Сейчас в «Маре 18» полно ненормальных. Мне очень тревожно и грустно”.
Грустно, это точно.
Писать о кокаине – все равно что его нюхать. Хочется все больше и больше информации, все больше и больше сведений, а те, что находишь, – такие лакомые, что без них просто невозможно обойтись. Ты подсел, стал addicted. Даже когда эти истории укладываются в уже знакомую тебе схему, они завораживают своими деталями. Они влезают тебе в голову, пока их не вытеснят оттуда следующие – невероятные, но правдивые. Привычная доза все растет и растет, и остается лишь надеяться, что дело не дойдет до ломки. Поэтому я продолжаю собирать их – больше, чем нужно, до тошноты, – и никак не могу остановиться. Как-то раз, задолго до поимки Чапо, в один из вечеров мне позвонили из Гватемалы: поступила информация, что Чапо убит в перестрелке. Одни источники подтверждают ее достоверность, другие считают, что это просто слухи. Не знаю, чему верить, – не в первый раз уже расходится ложная информация о ключевых фигурах наркотрафика. Для меня каждая такая новость – как слепящая вспышка. Как оглушительный удар под дых. Но почему эти голоса никому, кроме меня, не слышны? Чем глубже я спускаюсь по выбеленным кокаином кругам ада, тем больше замечаю, что люди о них не знают. Под большими городами течет река. Она зарождается в Южной Америке, протекает через Африку и разбегается ручейками повсюду. Мужчины и женщины гуляют по Корсо и парижским бульварам, назначают встречи на Таймс-сквер и, опустив голову, бредут по лондонским улицам. Они что, глухие? Как могут они выносить этот шум?