Когда первые касания Лаитан нанесли мазь на ожоги, Морстен не сдержал стона. Скрипнув зубами, он сунул в рот толстую ветку и с силой прикусил ее, напрягаясь всем телом. Лаитан едва не отдернула руку, но взяла себя в руки и сильными мазками нанесла мазь на кожу, размазывая ее по всей поверхности. Гравейн перестал стонать и только сидел прямо, словно проглотил ядовитую рыбешку и теперь боялся пошевелиться.
Настала очередь груди. Спина, как поняла Лаитан, представляла собой такую же карту с отметинами прошлого, как и грудь, но шрамы и рубцы на ней скрылись под ожогами и ссадинами. Спереди дела обстояли получше, но не настолько, чтобы можно было порадоваться, и Медноликая на секунду прониклась сочувствием к Морстену, представив, как ему придется мучиться в седле и по ночам, пытаясь отыскать удобное положение для сна.
— Если ты так жесток к себе, неудивительно, что о твоей жестокости по отношению к другим ходят легенды, — пробормотала Лаитан, размазывая нечто еще более мерзкое по груди Морстена. Субстанция напомнила ей выдавленные свежие кишки вперемешку с таким же свежим дерьмом младенцев. Да и запах вполне соответствовал. Гравейн перестал дергаться от каждого ее прикосновения, неотрывно следя за нею. Он смотрел прямо, старательно не отводя взгляда от ее лица и пытаясь встретиться с ней глазами. Лаитан пока удавалось избежать этого, но она начала нервничать, а Гравейн, наоборот, кажется, поймал свою стезю и даже расслабился. Его кожа была горячей и сильно израненной, но он даже не дернулся, когда Медноликая случайно ткнула пальцем в свежий глубокий ожог, почти сразу замазав его коричнево-красной мазью.
— Неправда. Я не бессмысленно жесток, как рисуют мой портрет в Империи. Хотя, там такое рисуют… — медленно покачал он головой, продолжая смотреть за работой Лаитан.
— Там много чего рисуют. Тебе эти картинки бесполезны в виду отсутствия возможностей и необходимых органов для их воплощения в жизнь, — пожала плечами Лаитан, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Она вспомнила фрески и панно в залах дворца. И то, что на них было изображено, неизменно заставляло ее сердце биться чуть чаще. Особенно, когда она все еще медленно и уже куда более ласково домазывала остатки из третьей баночки на лицо Морстена. Он смотрел на нее, прямо в глаза, и пальцы Лаитан странно подрагивали. «От усталости, должно быть», — подумала она, заканчивая с процедурой.
— Увы, даже Замок не может отрастить такие штуковины. Да он и названий для них не знает… Как и я).
— Это то, что отличает тебя от остальных. У нас эти органы называются чреслами. Хорошо, что властелины не размножаются традиционным путём, — фыркнула Лаитан, принявшись снимать с кистей повязки. Ей оставалось самое трудное, и сделать все предстояло быстро. Вот-вот ее начнут искать варвар и ее люди. Бинты присохли к пальцам так сильно, что пришлось отмачивать их, поливая водой из фляги, в которую Морстен попросил бросить щепоть белого порошка для обеззараживания и усиления целебных свойств. — Хотя сказки говорят, что ты таскаешь к себе в Замок юных дев, чтобы надругаться над ними, а потом отдать на потеху своим тхади. Противоречие…