Можно было двигаться домой, но Ведерников медлил. Со странной, болезненной нежностью он смотрел на старых своих учителей. Теперь, когда поклонницы его морального подвига перестали обращать на него все свое внимание, он как бы анонимно видел тяжелые глянцевые руки со следами въевшегося мела, замшевые щеки в пятнах ржавчины, грубую косметику поверх морщин, делавшую знакомые лица похожими на облупившиеся фрески. «Вот, я принес тебе выпить!» — радостно сообщил Ван-Ваныч, возникший вдруг из-за плеча. Мягкий и тяжеленький пластиковый стакан содержал красное вино с привкусом чернил — пришлось отпить, чтобы не выдавить ненароком этот пузырь на брюки. «Закуси», — строго сказала Лида, разворачивая для Ведерникова налипший на обертку шоколад.
Между тем в зале было нехорошо. Смутные пары, качавшиеся в медляке, двигались не совсем в такт музыке, сшибались, плавали в каком-то общем водовороте, никак не зависевшем от действий диджея, чей лысый куполок лоснился в полумраке, будто смазанный маслом. Мельком Ведерников увидал на танцполе сиротку и бедняжку: они топтались как-то принужденно и угловато, точно вместе несли застрявшую между ними квадратную вещь, и вещь эта была весьма тяжела. Сразу внимание Ведерникова увел Дима Александрович, одетый по случаю выпускного в похоронно-черный просторный костюм, совершенно уже расхристанный. Передвигался Дима Александрович не очень уверенно, точно опасался в полумраке наткнуться на мебель. Вообще градус опьянения «взрослых людей» значительно превышал тот, что был запланирован снисходительным родительским комитетом.
«Что происходит, не пойму, — пробормотал Ван-Ваныч, озирая разоренные фуршетные столы с обрывками вялой петрушки и несколькими легальными бутылками, в которых еще оставалось на два, на три пальца алкоголя. — Конечно, они всегда с собой приносят, как без этого. Но чтобы столько! Это надо фуру к школе подогнать, Олег, ты только посмотри!»
Действительно, гудящая и ноющая толчея (общий звук становился все более басовитым и жалобным по мере разгона веселья) то и дело сбивалась в небольшие кучи, в локальные водовороты. Оттуда иногда доносилось увесистое стеклянное бряканье, и следом за тем «взрослые люди» выгребали кто куда, причем у мальчиков пиджаки были оттопырены бережно скрываемой ношей, а морды растянуты влажными, мыльными ухмылками. Похоже, где-то вне зала имелся неиссякаемый источник алкоголя, кладка стеклянных яиц, куда вела известная всем муравьиная тропа. Ситуация была плохая и грозила бедой.
«Я, кажется, знаю, кто все это устроил», — проговорил Ведерников, делая попытку встать из деревянного кресла, норовившего при первой же свободе откидного мощного сиденья завалить назад и сплющить. «Он?» — осторожно спросил Ван-Ваныч, выставляя брови домиком. «Он, кто же еще, — угрюмо подтвердил Ведерников и, вцепившись в Лидину мягкую руку, кое-как выбрался. — Надо пойти посмотреть, где у него гнездо. И немедленно все это прекратить». «Я с вами!» — воскликнула Лида, терзая свой блескучий, тряской чешуей расшитый редикюльчик. «Пожалуйста, останься здесь», — жестко произнес Ведерников, стараясь не смотреть в Лидины молящие глаза.