– Извините, бога ради. – «Прочь с дороги! Господи, бога ради, прочь с дороги!» Она бросилась к двери. – Извините, извините. Колин!
Сэм выскочила из двери, остановилась, моргнула.
Хеар спокойно стоял на тротуаре, пережидая поток машин.
– Доктор Хеар! Колин! Колин! Нет!
Тут в потоке транспорта как раз образовался просвет, и профессор двинулся вперед.
– Нет! Доктор Хеар! Нет!
Она увидела грузовик. Услышала жуткий скрежет тормозов, потом тупой удар, словно молотом врезали по мешку картошки, и Хеар исчез. Затем раздался визг покрышек и тупой металлический удар, потом опять визг и еще один удар.
– Доктор Хеар! Колин! Нет. Бога ради, нет, не-е-е-ет!
Дверь у нее за спиной открылась, она услышала шаги.
Сэм подалась вперед, сжимая бедра руками, потом припустила бегом, протиснулась сквозь толпу, которая уже успела скопиться на шоссе, посмотрела – да, это профессор Хеар. Он лежал лицом вниз, голова где-то под массивным колесом тягача, рядом расползалось пятно крови.
Она повернулась, побрела прочь, споткнулась о кого-то, извинилась, опустилась на колени, и ее обильно вырвало.
В помещении было тепло, Сэм предложили чай, горячий и сладкий, приторно-сладкий. Она отпила немного, почувствовала тепло в горле и желудке, тепло, растекающееся по всему телу, а потом поставила кружку, чтобы не обжечь пальцы. Она опустила ее на виниловую столешницу, на которой кто-то вырезал: «ПОШЛИ ВСЕ В ЖОПУ». Надпись, похоже, была совсем свежая.
Странно, что в полиции не заметили этого, не убрали надпись или хотя бы не попытались ее прикрыть. Или, может, здесь все время такое творится? Потом буквы у нее на глазах изменились и сложились в слово: «АРОЛЕЙД».
Сидевший напротив полицейский улыбнулся Сэм, он был крупный, похожий на медвежонка, в синем шерстяном костюме с серебряными пуговицами и россыпью перхоти на плечах. У него был вид человека, который готов изменить весь мир к лучшему, но вот только не знает, как это сделать.
– Пейте еще, милая, выпейте чай залпом. Вам сразу станет лучше.
Сэм кивнула, снова взяла кружку, но ее слишком трясло, и чай выплескивался, обжигал ей руки. Она поставила кружку обратно, и вокруг нее расползлось влажное пятно.
– Извините. Бога ради, простите.
– Ерунда, милая. Пусть он немного остынет.
Сэм порылась в сумочке, вытащила носовой платок, вытерла руки, потом губы. Прополоскала рот, но горечь все равно осталась. Она оглядела комнату: маленькая, непримечательная допросная с жесткими стульями, как в университетской аудитории; зеленая краска на стенах уже пооблупилась, а в одном месте отвалился кусок штукатурки – уж не приложили ли они тут головой во время допроса какого-нибудь панка?