Дон достаточно много общался с госслужбами, чтобы распознавать приспешников бюрократии в лицо – хотя появление этих дьяволов и не сопровождалось положенными по протоколу клубáми дыма.
– Как же, как же, – сказал он. – Вы были на похоронах. Маячили в задних рядах.
Смуглый представился:
– Меня зовут Вон Клэкстон. Это мой коллега Морис Дарт. Рады снова вас видеть. Мы бы хотели поговорить.
Никаких «очень сожалею, старина, что ваш приятель решил себя угрохать» или «примите соболезнования, мой друг, искренне сочувствую вашему горю». Вместо этого они просто «хотели бы поговорить».
Снова видеть? Поговорить? Что бы за этим ни стояло, Дону оно инстинктивно не понравилось. От парочки пахло дешевым одеколоном. Пожимая Дону руку, мистер Клэкстон хищно улыбался. Мистер Дарт не улыбался. Его бесконечно печальное лицо было вытянуто, как наполненный водой воздушный шарик. Мистер Клэкстон кивнул Бронсону Форду:
– Здорóво, пацан. «Калифорнийское золото»? Нет, ты для нее – только без обид – темноват. Значит, колумбийская. Шишки, как я понимаю?
В этом приветствии не было ни капли тепла – одно только странное напускное панибратство, признак глубоко укоренившегося превосходства, которым наделяет официальная «корочка».
Бронсон Форд бесстрастно сделал очередную глубокую затяжку. Потом неторопливо протянул руку с косяком. Мистер Клэкстон подошел, взял сигарету и, прищурившись, затянулся. Он закашлялся, и щеки его потемнели. Он передал косяк мистеру Дарту, тот втянул в легкие дым и мастерски задержал дыхание, как настоящий бывалый куряга. Его лицо казалось бледной лунной копией лица Бронсона Форда. Мистер Дарт предложил быстро тающий косяк Дону.
– Не, спасибо, – сказал Дон, отступив от их ритуального круга к двери, из которой лился свет и прибойный гул пьяных разговоров. Цивилизация и сулимая ею защита вдруг показались неожиданно далекими. Три пары глаз уставились на него, и мистер Клэкстон зловеще нахмурился.
– Это проще, чем резать ладони для кровного братания, ей-богу, – сказал мистер Дарт.
– Окей, ладно, – ответил Дон. – От одной сигаретки вреда не будет.
Он взял косяк и неуклюже затянулся; с тех времен, когда он, в бунтарском порыве, курил дурь под трибунами школьного стадиона и, чуть позже, в общаге колледжа, прошла вечность. Пойманный кайф чуть не сбил его с ног. Он попытался заговорить, но в результате смог только давиться кашлем. Клэкстон добродушно улыбнулся, словно удостоверяя, что все теперь в порядке, что братская связь установлена и отныне можно свободно делиться секретами, и принял косяк обратно.