Но он не дозвонился и с отвращением бросил аппарат на кафельный пол. Судя по выражению его лица, до безумия было недалеко. У него был остекленевший взгляд человека, который увидел, как его квартал разбомбили, а вокруг все усеяно трупами.
Уже не в первый раз за свои восемьдесят с лишним лет Дон убедился, что одна из самых невыносимых вещей на свете – это видеть сильного человека сломленным. Он сказал:
– Сынок, ты прав. Залезай в машину и езжай домой к своей чудесной жене. К ребенку.
– Я не могу тебя бросить.
– Твоя жена и ребенок. Подумай о них, мой мальчик.
– Господи, да я даже не знаю, играет ли еще Винни за команду планеты Земля. А ты что собираешься делать?
– Подожду твою мать. Нам надо поговорить.
– Папа, это нелучшее решение. Мама… Она может войти в любую секунду, а может появиться через несколько дней или недель.
– О, интуиция подсказывает мне, что долго ждать не придется. Езжай домой, будь со своей семьей. Нам с мамой нужно поговорить с глазу на глаз.
Курт уставился на него мутным, непонимающим взглядом. Потом просвистел мотивчик из «Хороший, плохой, злой» и улыбнулся с некоторым намеком на юмор.
– Хорошо, пап. Я еду.
Он склонился и приобнял Дона.
– Если увидишь меня или мать снова, – сказал Дон, – будь осторожен.
– Что ты имеешь в виду?
– Проверь, нет ли на нас застежек. Я об этом…
Человек и собака остались одни в пустом доме у подножия холмов. Дон пытался отправить Туле с Куртом, но безуспешно. Пес уселся в метре от погреба, рычал и ворчал, но не двигался с места.
Солнце скрылось за линией горизонта, и пурпурный закат вскоре отступил перед темнотой. Дон зажег лампу на кухне и еще в нескольких комнатах на первом этаже. Особого успокоения это не принесло: слабые лампочки зловеще мигали, а мрак так и льнул к окнам.
– Ох, Аргайл, – сказал Дон в никуда. – Я уже начинаю скучать по тебе, старый ты осел.
Он, может, и дал бы волю слезам, если бы у него не онемела душа, да и тело. Он обшарил шкафчик в ванной в поисках залежавшихся таблеток и обнаружил флакончик «Демерола» [105]. Зачем он мог ему понадобиться? Стоя на пороге гостиной, остро ощущая ее загроможденность и искусственность в окружении таких тонких стен, он проглотил полдюжины таблеток и запил их хересом. На него навалилась усталость. От мыслей остались одни осколки, темные кусочки стекла, затерянные в вихрях гусиного пуха.
Он шагнул за порог погреба и начал спускаться по шатким ступеням, освещенным дешевой грязной лампочкой. Покосившиеся стеллажи, прогнившие полки и проржавевшие банки консервов выглядели такими же, какими он их всегда помнил, как и земляной пол, и хлопья паутины. Он почему-то совсем не удивился, хотя и ощутил укол тревоги, когда заметил в южной стене, вместо стойки со всякой всячиной, вход в узкий тоннель. Ему пришлось пригнуться, чтобы войти, в ноздри ударил запах сырости и гнили.