Комнату загромождали передвижные вешалки с побитой молью одеждой, книжные шкафы, забитые заплесневелыми детскими книжками и журналами вроде «Лайф» и «Тайм», и кучей антикварных кукол. Тетя Ивонна была коллекционером, некоторые куклы отсылали ко временам Гражданской войны [49]; у нее был даже деревянный индеец – таких торговцы когда-то выставляли на тротуарах рядом с магазинами. Он выжидал в тени, покрытый толстым слоем пыли; его изъеденное термитами лицо выглядело довольно жутко – изможденное, с заострившимися чертами: вождь племени чероки, изуродованный голодом и оспой, неупокоившаяся душа, обреченная на призрачное существование на чердаке.
В глубине алькова стоял старинный проектор «Вестингауз» [50] и десяток контейнеров с пленкой, надписи на которых почти невозможно было прочитать, поскольку бумага пожелтела, а почерк у Моков был ужасный. Те немногие, что поддавались расшифровке, представляли собой чистейшее арго: «Эксп. Иерофант 10/38»; «Эксп. г. Фудзи 10/46»; «Псвщ. в стрц. (Беатриса Дж.) 10/54»; «Астробиокнгрс 5/76» (ключевые докладчики Т. Риоко и Г. Кэмпбелл); «Организационные паттерны прото-трилобитов (Л. Плимптон) 8/78»; «Позвоночник экальтадетов, Дуин Бэрроу 11/86», «КлтСП 9/89» и тому подобное. В углах пылились деревянные ящики и сундуки, оклеенные ярлыками с печатями экзотических портов. Некоторые из них были относительно новыми, оставшимися от экспедиций Мишель в Африку, Малайзию, Полинезию и дюжину других регионов.
Несколько незаконченных картин маслом, накрытых холстом, были прислонены к мольберту: плоды трудов неизвестного художника. Работы были выполнены в импрессионистской манере. Образы, запечатленные на полотнах, сеяли в душе тревогу: перед деформированными гуманоидами высились зловещие звероподобные существа и виднелись смутные очертания каких-то бесконечно замысловатых структур. Картины поразили Дона, как поражали примитивные изображения антропоморфных богов и циклопических зиккуратов, в которых такие существа обычно обитали. При этом все словно пропущено через призму западноевропейского сознания, да еще и отягощенного, судя по всему, психическим расстройством или извращенной тягой к гротеску. Дон предпочитал не рассказывать о картинах Мишель, опасаясь, как бы у нее не возникла к ним нездоровая привязанность и она не настояла на том, чтобы развесить «шедевры» на видных местах.
Еще хуже обстояло с черно-белой фотографией плакатного размера, где на размытом серо-белом фоне был запечатлен в три четверти высокий долговязый субъект рядом с каким-то деформированным карликом. Оба были одеты в строгие костюмы и фетровые шляпы; на тощем великане, руки и ноги которого, казалось, включали слишком много суставов, были черные очки без оправы, а карлик ухмылялся в камеру, щеголяя демонической бородкой. Судя по разводам и налету, фото было сделано во времена «сухого закона»