Он узнал, что другие заключенные держатся подальше от Бейтса не из-за его роста или силы; они боялись ненароком разозлить или оскорбить его. Джек был так чудовищно туп, что не всегда правильно понимал слова или поступки окружающих; он всегда предполагал худшее и мгновенно обижался. После того, как взбешенный Бейтс на глазах у всех жестоко прикончил засранца, шутившего по поводу его матери, никто не хотел случайно повторить его судьбу.
Вся эта история заставила Егера задуматься о том, сколько правды в рассказах Джека, и, если все так и было, что, черт возьми, с ним сделали в «МетКоне»?
– «Хаксон-Кей», – тихонько бубнил амбал на своей нижней койке, иногда во сне, а иногда просто пялясь в темноту. Он сказал, что так называлось лекарство, которое на нем испытывали. То самое лекарство, которое сотворило с ним все эти ужасные вещи, правда, он точно не мог сказать – какие.
Чем больше Егер думал об этом, тем меньше верил в то, что такой идиот, как Джек, смог бы выдумать подобную историю.
И Энцо было жаль его. Мать Егера называла таких, как он, «душевнобольными». Что бы ни вызвало такое состояние, это точно сделал не сам Бейтс. Егер подозревал, что физическое, сексуальное и психическое насилие, пережитое Джеком в детстве, тоже наложило свой неизгладимый отпечаток. Именно поэтому Егеру было жаль его. Ну, и еще потому, что, несмотря на все преступления, которые он совершил и еще мог совершить, у Бейтса было огромное сердце большого ребенка.
Энцо Егеру такое было совсем не свойственно. Жалость была чувством, которое он едва ли когда-то прежде испытывал.
Однако времени предаваться воспоминаниям у него не было, и Егер вернулся мыслями в настоящее. Бушующие ветра этой луны сбивали компаньонов с ног с самого прибытия до того момента, как они добрались до стены, защищающей «Надежду Хадли» от постоянных атак стихии. Теперь идти стало легче, но стена совсем не защищала от проливного дождя или внезапных ударов молний, освещавших темно-серое небо и бивших в землю и в раскрошенные скальные образования, упирающиеся в небо. У Егера был старинный приятель, Лупо, который встал на путь исправления и теперь работал с тяжелой техникой в этой самой наскоро слепленной колонии, раскинувшейся перед ними прямо сейчас. Он надеялся, что Лупо поможет ему найти корабль, чтобы убраться как можно дальше от «Тартара». И даже если бы Лупо не помог, они вполне могли бы сами взять все, что им нужно.
Но что-то было не так. Как только они выглянули из-за угла комплекса, у Егера внезапно возникло неприятное ощущение, словно вся кожа на его теле съежилась. Это был сигнал опасности, который всегда обострял его бдительность. Что-то слева привлекло его внимание еще до того, как он понял, что именно.