Музыканты заиграли. Танцовщицы, оказывая ей честь, выстроились перед Софкой, чтобы сопровождать ее. Софка смерила всех взглядом исподлобья. Закусив нижнюю, влажную и горячую губу, отчего верхняя чуть выпятилась, она повела коло. Да как! Она была уверена, что ноги ее не подведут. Знала, что теперь-то на нее и будут глазеть самым наглым образом; каждое ее движение, ноги, колени, случайно мелькнувшие из-под платья — все будет ставиться в связь с завтрашним днем, с мужем, с брачной ночью. Знала, что особенно будут пожирать ее глазами незнакомые мужчины. Опустив глаза и глядя на грудь, колени и носки, она вся отдалась танцу. Она слегка присела, подпрыгнула и мягко и плавно пошла, покачиваясь в такт музыке.
Остальные, с нетерпением ожидавшие этого момента, принялись плясать с еще большим увлечением и азартом, а особенно знаменитая Паса, страстная плясунья. Увидев, с каким самозабвением пляшет Софка, она ревниво пустилась за ней. Но тетки и мать не допустили, чтобы Паса соперничала с Софкой. Они встали рядом, стараясь превзойти ее в танце. Софка воспользовалась их состязанием и незаметно отошла. Женщины, обхватив друг друга за пояс, двигались шаг в шаг, образовав единую слитную цепочку. Вскоре двор стал тесен, музыка гремела, пляски становились все исступленнее…
К ночи вернулся и эфенди Мита, подстриженный и побритый. Как требовали порядок и обычай, он пришел тогда, когда знал наверняка, что женщины приготовили все положенное: Софка побывала в банях, подарки разложили на веранде, встретили музыкантов, сплясали первое коло и разбросали сахар. Только тогда он мог приступить к своим обязанностям: встречать гостей-мужчин.
Поэтому, осмотрев кухню и щедро одарив стряпуху и цыган, а больше всех бабушку Симку, он прошел наверх. Женщины вздохнули с облегчением. Знали, что вниз он больше не сойдет, а если что понадобится, прикажет сверху. Мита скрылся в верхних освещенных комнатах, где были расставлены большие низкие круглые столы. Хотя тогда уже вошли в моду обычные столы, он приказал по старинке поставить низкие, турецкие, так как хорошо знал, что ни у кого, кроме них, нет ни таких широких, длинных полотенец, которые тридцать человек могли разостлать на коленях, ни золотых и серебряных подсвечников для такого количества свечей.
Через некоторое время сверху раздался голос эфенди Миты:
— Магда!
Добавлять что-либо еще к своему зову он считал для себя обременительным; он просто произносил имя, а уж другие пусть зовут того, кто ему требовался.
Магда помчалась наверх. Слышно было, как он отдавал приказания: главный стол еще немного отодвинуть, положить кругом больше подушек, чтобы из соседней комнаты не дуло и кого-нибудь не просквозило бы. Было ясно, что он сам намеревался тут сидеть и устраивает все это для себя. Потом приказал свечи в подсвечниках поставить реже и покрасивее, принести еще несколько фонарей и повесить перед дверью на веранду, чтобы лучше осветить лестницу, да еще на веранде поставить по стенам скамьи и стол для музыкантов. Для себя он велел принести табурет на трех ножках с небольшой подушкой из шерсти, на котором он будет сидеть на верхней площадке лестницы в ожидании гостей. И чтобы ему сейчас же подали ракию, которую он еще утром приказал охладить, да побольше курева, и чтобы сигареты уже были свернуты, так как ему некогда будет этим заниматься, а курить придется много, одну за одной. Сперва пусть принесут все, что нужно ему, а уж потом займутся прочим.