Но гнев не дает ей покоя. Чуть только представит она себе, что ей предстоит еще быть чем-то, но не Им, как отвращается она в гневе своем от себя самой. Ибо хочет она лучше совсем не быть, нежели иметь или получать что-либо, что принадлежит Ему. «Господи! – взывает она. – В том мое спасение, чтобы Ты не вспомнил обо мне и запретил всякой твари когда-либо утешать меня! И радость для меня, если навсегда запретишь Ты силам души моей представать пред лицо Твое!»
Но слушай, что вкладывает душа в эти дивные слова: спасение ее в том, чтобы Бог не вспоминал о ней, потому что тогда – и она знает это хорошо – это означало бы, что она никогда и не исчезала из Его сознания, и в том ее блаженство. А желает она, чтобы ни одно творение не утешало ее, потому что знает, как безутешно ее страдание, и безутешность остается единственным ее утешением. Почему же тогда не должны никогда ее душевные силы представать пред лицо Его? Тут должны мы уяснить себе, что такое «Лицо Божие».
То, в чем человек более всего показывает самого себя, зовем мы его лицом. То, где Бог Сам Себе открывается в безмолвной тишине Своей Собственной сущности, – это самооткровение называется Лицом Его: Божеством. И душа ясно сознает, что ей с ее различными дарованиями не проникнуть в чистую тишину, где Он Сам Себе открыт, и потому она желает, чтобы никогда силы ее не предстали пред Лицо Его. И вот они останавливаются перед Его отражением в Триединстве, и лишь чистая сущность духа, чистый луч, будет воспринята чистым самосозерцанием Божием, когда умолкнет собственная сила души. Об этом говорит один учитель: когда просветленный сливается воедино с самой чистой просветленностью, тогда иссякают духовные богатства; иначе сказать: в бесцельности единства цель сущности духа выше всех сил души.
Так разгневанная душа хочет третьего: быть Богом и чтобы не было никакой другой твари. Быть как Бог, когда Он пребывал в Своей вечности, прежде чем создал Он какую-либо тварь, чтобы вкушать ей в полной беспредельности божественное блаженство природы, как раньше вкушал Он! Но, так говорит себе она, это значило бы вырвать у Него из сердца любовь, ибо все доброе имеет склонность делиться собой.
И вот доходит душа в гневе своем до четвертого требования: хочет быть лишь чистой сущностью, так чтобы не было ни Бога, ни твари! Для чего они, спрашивает она, эти Три Лица в Божестве? И отвечает себе: без Их содействия не было бы твари; поскольку они – причина творений, их надо поместить в Божестве. А для чего все твари? Ведь от себя лишь получает Господь Свое величие, творения же, прежде созданные Им, не могут Ему дать величия. Что бы они ни делали, это не достигает Его. Слава, которую они бы могли дать Богу, остается всегда при них! На это отвечают святые учителя: «Все вещи – Бог!» Ибо это и означает положение, согласно которому вещи вечно пребывают в Боге. Не то что мы были вполне проявлены в Боге, как теперь; мы пребывали в Нем вечно, как искусство в мастере. Бог взглянул на Себя и увидел одновременно Себя и все вещи. Но от этого Он не стал многообразным, каковы теперь вещи в разнообразии своем, но остался Единым. Ибо хотя сейчас тварное является чем-то многообразным, в Боге все творения – одно: Бог есть в Себе Самом всегда лишь Единое Одно. И твари увидят это ясно – в особенности тварь разумная, – когда возвратятся к своему первоисточнику. Тогда Бога узрят не иначе как Единым по сущности и все же Триединым в Лицах и многообразным в Его творениях. Итак, все твари имеют свое бытие в Боге, а сущность их дает им Бог Своим присутствием.