– Хорошо, хорошо, – говорю я, смирившись с потерей джемпера. – Просто уходи. Я могу помыться сама. – Она уходит с неохотой, оборачивается, чтобы посмотреть на меня; я открываю кран. Она останавливается на пороге и что-то шепчет мне, но я не слышу, что именно.
Я нажимаю на ручку крана, выключая его, и спрашиваю:
– Что ты сказала?
– Я сказала, что мы сестры, ты же знаешь. Не надо стесняться. Я знаю, как ты выглядишь под одеждой. Знаю о шрамах, покрывающих твое бедро. Знаю, что у тебя пупок пуговкой, а не дырочкой. Ты должна впустить меня, не отталкивать. Я многое знаю о тебе. – Неловко переминаясь с ноги на ногу, она улыбается и проводит пальцами по хлипкой дверной раме. – Например, что в детстве ты любила на завтрак размятые вилкой бананы, и всегда писалась, стоило только снять с тебя грязный подгузник. А еще я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, как это больно, когда ты не нужен. – Тут она останавливается, уставившись на меня, она уже достаточно хорошо напомнила, что я была – и остаюсь – нежеланной. Хватаюсь за раковину, придаю себе устойчивости. После этого она закрывает за собой дверь, не ожидая от меня ответа.
Я покидаю ванную через пятнадцать минут, кожа чистая и еще влажная от воды. Прохожу мимо комода с фотографиями, низко опустив голову, чтобы не видеть их, потому что в ближайшую пару часов мне понадобятся все мои силы. Открыв дверь в спальню, я вижу Элли, сидящую на краю кровати и завернутую в простыню. Моя сумка рядом с ней, раскрыта.
– Ты помнишь тот случай, когда я прыгнула с акведука? – спрашивает она меня в лоб без какого-либо предисловия, не учитывая даже тот факт, что я практически голая и на мне только маленькое полотенце. Она ставит рамку с нашей с Антонио фотографией на тумбочку. Вчера, в момент, когда я была полностью уверена, что собираюсь уехать, я убрала фото в сумку. Я забираю у нее сумку и роюсь внутри в поисках чистого нижнего белья.
– Конечно, я помню, – говорю я, практически ощущая тот холодный ветер, порывы которого жгли меня, когда я стояла на перилах. Была зима, градуса три, не больше. Слой хрустящего инея сковал землю. Куски льда плавали в воде внизу, где она начала замерзать, а на том месте, где лед пробила собой Элли, зияла большая дыра. Она только немного побарахталась, перед тем как холод взял свое.
Они не сводили с нас глаз и отвлеклись только лишь на момент, когда мы покидали сад. Всего секунда, и она увела меня. Хватило одной лишь секунды. Возможно, их отвлекли рыдания матери. Элли сказала, что хочет, чтобы я пошла с ней, хочет что-то мне показать. Я замешкалась, быть может, потому что тетя Джемайма велела не ходить за незнакомцами. А еще, вероятно, я тогда испугалась того, что она может мне показать. Но, по правде говоря, если уж совсем честно, я боялась ее. Я четко видела, что с ней что-то не так, как если бы у нее было родимое пятно на лице.