Я продолжаю молчать. Мне жаль смотреть на то, как она потеряла свою решимость, сокрушенная своим собственным взглядом на то, какова она по природе своей.
– То, о чем ты говорила ранее, я об этом не знала, – говорю я. Она пожимает плечами, предлагая мне пояснить. – О том, что ты была в клинике. Почему они тебя туда отправили?
Она выглядит удивленной, как будто я тут единственная, у кого проблемы с головой.
– Почему они отправили меня в дурку? Потому что не знали, что делать. Они думали, что врачи помогут. Да как бы там ни было… Это было давно, вскоре после того, как ты родилась. Но давай не будем сидеть здесь весь вечер, обсуждая это таким тоном, будто кто-то умер.
Она вскакивает со своего места и идет к бару. Я вижу, что она звонит по телефону, а потом возвращается с двумя новыми напитками. Как и всегда, когда пыталась втянуть меня во что-то. Чему я не удивляюсь.
– Я же сказала, только один напиток и из бутылки. Я это пить не буду. А еще ты за рулем.
Она закатывает глаза в своей обычной манере, как будто я лишь жалкая обломщица. Зануда, испортившая вечеринку. Я видела этот взгляд много раз. Она делает глоток из каждого бокала, как бы доказывая, что они не отравлены. Я беру тот, что ближе к ней, принюхиваюсь. Не знаю, что я там хочу обнаружить, но пахнет обычным виски.
– Давай же. Выпьем за твое будущее без Элли, – говорит она без тени иронии, немигающим взором уставившись на меня. Если этим комментарием она намеревалась испортить мне настроение, а взглядом – заставить меня почувствовать себя неловко, то ей это удалось. Она поднимает бокал, так что мы можем считать это тостом. Чокаемся. Осторожно потягиваю напиток, он оказывается прекрасным на вкус. Можно подумать, я поступила бы так с тобой. Ты же моя сестра.
– Это хороший виски, – говорю я, надеясь, что комплимент ее выбору поднимает ей настроение.
– Я знаю. Шотландский. Я по виду могу определить хороший ли виски, точно так же, как могу распознать человека, который любит хороший алкоголь. Мы с тобой не такие уж разные. Давай, пей до дна. – Я оказываю ей эту любезность и глотаю напиток. – Так-то лучше, – говорит она.
Следующие полчаса мы обсуждаем наше общее прошлое, которого не так уж много. Конечно, мы обсуждаем и собаку, как это произошло, и что белый крест на краю лужайки обозначает не только могилу, но и место, где она умерла. Она поднимает некоторые еще более провокационные темы. Пытается начать разговор о последней нашей встрече перед тем, как я поступила в университет, но я перевожу тему, вспоминая тот раз, когда она прыгнула с акведука. По непонятной причине мне эта тема кажется скорее забавной, и вместо того, чтобы осуждать ее за это, я вижу это с другой, смешной стороны. Я смеюсь, вспоминая ужас на лице мужчины, который вытащил ее оттуда, подталкивая ее обнаженное тело веткой, упавшей с дерева. Листок, который приклеился к ее глазу, словно пиратская повязка. Ха-ха! Я уже хихикаю во весь голос, и тут, между приступами смеха, понимаю, в чем трюк. Опускаю взгляд и вижу, что ее виски нетронут.