Под утро Шамиль утих, но не охладел. Наоборот, голова его стала горячей. Парень, устало прикрыв глаза, уснул. Когда проснулся, солнце уже стояло высоко. Прежнее спокойствие царило в ущелье. Шамиль спал.
«Что там делается, наверху?» — подумал Ризван. Ему захотелось есть. Он поднялся, напился воды. От этого есть захотелось еще сильнее. Идти к аулу опасно. Может быть, в нем еще сидят гяуры… Навряд ли, что им делать в пустом разрушенном селении? Отсвет их костров не зажигал неба ночью, и шума не было. Где же тогда люди?
«Непременно поднимусь, как только стемнеет, — решил муэдзин. — Бедная мать, наверное, оплакивает меня, как оплакивают многие женщины Гимры павших сыновей, мужей, отцов и братьев. Их души теперь блаженствуют в чертогах рая… Почему же тогда близкие рыдают об усопших, вместо того чтобы радоваться их избавлению от тягот земных?.. Вот и его будет горько оплакивать Баху, все лицо издерет до крови, — думал Ризван, глядя на Шамиля. — А может быть, он еще выживет, крепкий ведь какой, сильный и ловкий, как лев. Если бы не он, летала бы и моя душа в небесах». Ризван опять посмотрел с благодарностью на раненого и решил помолиться за него.
Как только стемнело, голодный, дрожа от холода, пошел он вверх к Гимрам. На окраине селения остановился. Темно и тихо было в ауле. Повернулся, глянул на возвышенность — темно было и там.
«Значит, ушли враги», — решил Ризван. Медленно побрел он к саклям. В переулке мелькнула чья-то тень.
— Эй, ты кто?
— А ты кто?
— Я Ризван, здешний муэдзин.
— А я Сабит, местный чауш. Ты живой?
— Как видишь. Люди не вернулись?
— Вернулись немногие.
— А семья Доного?
— Остались в Ашильте, казначей имама Юнус приютил их у себя.
— Он жив?
— Да, он отошел с Гамзат-беком, Ахвердиль-Магомой, Кебедом и другими к западу, а нас оттеснили вниз… Но как же ты уцелел? Говорят, что все, кто был с имамом, погибли, и сын Доного тоже.
— Шамиль еще жив, он в тяжелом состоянии, надо сообщить его родителям.
— Они не сомневаются в том, что он убит, оплакивают.
— Как же теперь быть?
— А где Шамиль?
— Там, в ущелье, в норе.
— Ты, Ризван, пойди лучше к Пирбудагу — деду, он ведь ко всему и лекарь.
— Пойду, но прежде хочу узнать, мать моя вернулась или нет?
— Вернулась, иди обрадуй.
Словно на крыльях полетел Ризван к дому. Во дворе и в сакле было темно. Он распахнул дверь.
— Кто там? — спросил тихий женский голос.
— Это я, мама.
— Боже! Неужели ты жив, или с неба спустился? — радостно воскликнула женщина, кинувшись к сыну. Не видя ничего в темноте, она дрожащими руками ощупывала его руки, шею, лицо. — Ризван, соколик мой, клянусь, как только настанет день, зарежу барана, пожертвую бедным — приговаривала она.