Под теми впечатлениями в Кремль въехал. Санька принял повод, сказал:
- Ох, княже, и говорить остерегаюсь. Иван поднял брови, а Санька продолжил:
- Гневен государь. От ключницы известно ему стало, Глафира к тебе, великому князю, повадилась…
В обед, едва Иван Молодой из трапезной вышел, государь спросил его:
- Верно сказывают?
Покраснел Иван, а государь промолвил:
- Жениться надобно, род продолжить. По себе сужу. Дед твой, великий князь Василий, лучше нас то понимал, хотя и слеп был… Мне едва за десять перевалило, как обручили с Марией Тверской… И счастливы были, сам небось видел. Никогда никого за то не попрекнул. А Глафиру в Коломну отправим…
У Ивана сердце хоть и защемило, но голос в ее защиту не подал: язык не повернулся…
Молодой великий князь расхаживал по комнате, тер первую курчавившуюся бороденку, хмыкал.
Не о Глаше думал, не она его тревожила. Так, иногда вспомнит ее, и тут же свои заботы наваливаются.
Едва убрался из города ханский посол Бочюка, как явились татары с мурзой, рвались во дворец, ханским ярлыком размахивали. Санька им дорогу заступил, а дьяк Федор Дал матов намерился грамоту принять. Но мурза бесился, Ахматом стращал. Кричал, что велено в руки Ивану Третьему вручить.
Холмский заметил:
- Не иначе, войну привез татарин.
Молодому Ивану и самому понятно, что не с добром прибыл мурза. Орал, чуть крыша не поднималась. С саблями рвутся ордынцы в Московскую Русь…
Воротившиеся с западного рубежа полки Иван Третий велел выдвинуть к Калуге. На Думе бояре приговорили: молодому великому князю, не мешкая, отправляться в северные земли, готовить ополченцев, чтобы шли оборонять Москву…
Отъезжал Иван Молодой по первому снегу, не дожидаясь, когда накатают дороги.
Карету, больше напоминавшую колымагу, поставили на санный полоз. Малый поезд, в десяток розвальней, с поклажей и ратниками взял князь с собой в дорогу…
А на Рождество, едва отслужили молебен, велено было великой княгине Софье с чадами и приставленными к ней боярынями отъехать из Москвы в город, что на озере Белом. С ней вместе должен был покинуть Москву и митрополит Геронтий.
Карета княгини Софьи катила вдоль Москвы-реки. Чернели на берегу вытащенные с осени лодки. Слежавшиеся сугробы грязны. От закованной в лед реки неровными улицами разбегались дома, а позади остались каменные кремлевские стены с круглыми башнями, маковки церквей, великокняжеские и митрополичьи палаты.
День на исходе, и солнце прячется за дальними лесами. Софья кутается в дорогую шубу, ежится. Ох, как же неохотно покидает она Москву! Но ее страшит и ордынское нашествие.