Я с таким же успехом мог сказать «завтра» — но моя голова была забита мыслями о Хелене Курц и пребывала в безумном плену, что завтра, может быть, случится нечто счастливое — возможно, она снова придет вечером и будет относиться ко мне терпимо. Короче, я был занят делами, которые казались мне более важными и волнующими, чем все искусство фейерверка.
Мы прошли садом в дом и застали родителей в гостиной за настольной игрой. Все было просто, само собой разумеющимся, и по-другому быть не могло. И все-таки было как-то иначе и кажется мне сегодня таким бесконечно далеким. Потому что сегодня я лишился той родины. Старый дом, сад и веранда, такие родные комнаты, мебель и картины, попугай в большой клетке, старый и милый город и вся долина стали мне чужими и больше не принадлежат мне. Мать и отец умерли, и родина детства стала воспоминанием и тоской по ней, ни одна дорога не приведет меня туда.
Поздно вечером, около одиннадцати, когда я сидел за толстым томом Жана Поля, моя маленькая керосиновая лампа начала меркнуть. Она судорожно задергалась и издала тихие пугающие звуки, пламя стало красным и принялось коптить, я внимательно посмотрел, покрутил фитиль и увидел, что керосин кончился. Мне было жаль, что не удастся насладиться прекрасным романом, который я читал, но было невозможно ходить сейчас и топать по дому, погрузившемуся в темноту, в поисках керосина.
Тогда я задул чадящую лампу и, недовольный, пошел спать. За окном поднялся теплый ветер, он мягко веял в верхушках елей и в кустах сирени. Внизу в траве пели цикады. Я не мог заснуть и стал опять думать о Хелене. Мне казалось совершенно безнадежным добиться от этой великолепной и красивой девушки когда-нибудь больше, чем возможность с томлением и страстью смотреть на нее, что доставляло боль и одновременно блаженство. Меня бросало в жар и делало меня несчастным, когда я представлял себе ее лицо, и звук низкого голоса, и ее походку, уверенный и энергичный ритм ее шагов, когда она вечером шла по улице и рыночной площади.
В итоге я опять вскочил, разволновался, меня охватило беспокойство, и мне было уже не заснуть. Я подошел к окну и выглянул. Среди прядей туманных облаков плавала бледная убывающая луна; цикады все еще пели во дворе. Лучше всего было часок побегать по улицам. Но дверь в нашем доме запиралась в десять часов, и если вдруг случалось такое, что ее открывали после этого времени, то это означало, что в нашем доме произошло какое-то необычное, нарушившее покой чрезвычайное событие. Кроме того, я даже не знал, где находится ключ от входной двери.