Довольный своим путешествием и проведенной таким образом половиной дня, я прибыл в Хавангу, где вновь оказался единственным пассажиром, которого ободряюще приветствовал смотритель станции с чувством цеховой солидарности, словно благодаря сезонному билету я сблизился душой с железнодорожниками. Дома, в моей крестьянской каморке, все имело какой-то безутешный вид, будто я отсутствовал целую вечность, и перед тем как заснуть, я решил, что завтра снова поеду в Битрольфинген. Может быть, ризница с художественной резьбой, имеющей историческую ценность, будет открыта и пиво под тенистыми каштанами будет иметь такой же превосходный вкус, а тамошний железнодорожный служащий признает во мне постоянного пассажира и станет приветливее ко мне, возможно даже, покажет, как работает телеграфный аппарат, что давно уже разжигает мое любопытство. Может, и барышня в Верисбюэле опять будет стоять за гвоздиками, во всяком случае, гвоздики определенно будут на месте, а сама поездка окажется для меня в некотором роде бесплатной.
Однако на следующий день я остался в Хаванге. Мне пришло в голову, что та девушка в конечном итоге еще, чего доброго, вообразит, будто я снова приехал уже из-за нее, или вдруг почувствует себя оскорбленной, или как-нибудь по-другому ложно истолкует мое поведение. Поэтому я остался дома, сходил на кирпичный завод и валялся пополудни с тоненькой книжкой на сене до тех пор, пока голод не погнал меня в деревню.
Но уже следующим днем мне представилось, что поездка будет вполне уместной. Я ведь мог, если прелестная барышня сделает кислое лицо, отклониться в поезде от окна и наблюдать за ней украдкой. В конце концов, я решительно хотел осмотреть старину в Битрольфингене и вообще использовать возможность, имея сезонный билет, ознакомиться с этой местностью, сделать некоторые наблюдения и зарисовки. Я с чистой совестью отправился в путь, опять увидел спящего человека в углу, и торговца рогатым скотом, и многих других пассажиров, снова садившихся в поезд, как и позавчера, я предложил кондуктору сигару и уже чувствовал себя сжившимся с поездом и имеющим к нему самое прямое отношение. На подъезде к Верисбюэлю я настроился на тайное ожидание и насторожился, увидев издали каменное здание станции, а затем и почтовый ящик и окна с цветами, за которыми я в душе уже соорудил для себя что-то родное как прибежище для собственных радостных мыслей. И я не стал отклоняться назад, когда в окне на прежнем месте появилась девушка и стала смотреть на поезд. Она взглянула сначала на маленькое купе в переднем вагоне, это был второй класс, но там, как всегда, никого не было, а потом на наши окна, и тут же обнаружила меня, она смотрела мне в лицо, не отводя глаз, и мне показалось, что при этом она слегка и очень мило улыбнулась, ее улыбку я не посмел отнести на свой счет, но очень возрадовался и расценил про себя, особенно не задумываясь, как маленькое приятное событие. Она опять стояла чуть позади цветов, в глубине комнаты, так что не каждый мог ее видеть, и ее волосы снова казались мне совершенно черными, а на белом, чуть бледном лице темнели глубоко посаженные глаза. Поезд уже тронулся, но я все еще смотрел наверх и не спускал с нее глаз, и она тоже продолжала стоять, и я все еще видел ее в окне, хотя она стала совсем маленькой, а контуры утратили ясность. Мне казалось, она улыбается теперь не таясь, очень мило и приветливо, и смотрит прямо на меня, но скорее это все же было игрой моего воображения, чем правдой, потому что ее лицо с такого расстояния было всего лишь светлым пятном.