Выжженная солнцем трава свисала выцветшими белесыми космами с высоких стеблей, прокаленная жаром листва дрока испускала сильный горький запах, пропитавший в безветренную погоду теплый воздух. Растянувшись на колючей траве и глядя на изящные листья акации, до противности симметрично расположенные на ветке и резко высвеченные солнцем на фоне густо-голубого неба, я стал думать. Мне казалось, пришло самое время задуматься как-то о своей жизни и своем будущем.
Однако мне не удалось открыть ничего нового. Я видел только грозившее мне со всех сторон странное обеднение, загадочное умирание и увядание испытанных мною радостей и дорогих мыслей. Взамен того, от чего мне приходилось против воли отказываться, взамен полностью утраченного детского блаженства моя профессия не предлагала мне ничего нового, я мало интересовался ею и в итоге недолго оставался ей верен. Она не была для меня ничем другим, кроме пути в открытый мир, где, без сомнения, я найду когда-нибудь то, что меня удовлетворит. Но что это?
Можно будет увидеть мир и заработать денег, и не нужно спрашивать разрешения у отца или матери, прежде чем что-нибудь предпринять или сделать, можно целое воскресенье играть в кегли и пить пиво. Но все это, как я понимал, были только побочные занятия и уж никак не смысл новой жизни, которая ожидала меня. Истинный смысл скрывался где-то в другом месте, был глубже, прекраснее, таинственнее, и он был связан, я это чувствовал, с девушками и с любовью к ним. Там таилась большая страсть, она обещала удовлетворение, иначе жертвовать детскими радостями не имело бы никакого смысла.
О любви я, пожалуй, кое-что знал, я видел несколько любовных парочек и читал умопомрачительные стихи о любви. Я и сам влюблялся уже не раз и испытывал в мечтах известную сладость, ради которой мужчина готов отдать свою жизнь, ибо она является смыслом его деяний и устремлений. У меня были школьные товарищи со своими подругами и коллеги в мастерской, которые без всякой робости рассказывали о воскресных танцульках и о ночных похождениях с залезанием в окна. Для меня самого любовь была еще закрытым садом, о калитке в него я скромно мечтал, томимый ожиданием.
Лишь в последнюю неделю, незадолго до моего несчастья с резцом, мне впервые был подан ясный сигнал, и с тех пор я находился в том беспокойно-задумчивом состоянии, когда наступает пора прощаться, поскольку моя прежняя жизнь становится моим прошлым и четко просматривается смысл моего будущего. Наш второй ученик взял меня как-то вечером за локоток, отвел в сторонку, а по пути домой сообщил мне, что он нашел для меня подружку, у нее еще никогда не было дружка, и она хочет только меня, она связала шелковый кошелек и мечтает его мне подарить. Ее имени он не будет называть, я сумею и сам догадаться, кто это. Но когда я стал настаивать и спрашивать и наконец изобразил пренебрежение к его словам, он остановился — мы шли как раз по мостку над водой — и тихо сказал: «Она идет позади нас». Я в смущении обернулся, наполовину с надеждой, наполовину с опаской, что все это только глупая шутка. Однако сзади нас по ступенькам на мосток поднималась молоденькая девушка с бумагопрядильной фабрики, Берта Фегтлин, которую я знал еще с конфирмации. Она остановилась, посмотрела на меня, улыбнулась и медленно покраснела, ее лицо так и вспыхнуло. Я побежал быстрее домой.