Однажды она попросила поэта почитать ей сказку любви. Он долго отказывался, но потом все-таки уступил. Он читал, это был душный вечер, и на задавленном тяжелыми тучами небосклоне беспрестанно полыхали зарницы. Запах воды, аромат цветов, усталый плеск волн возле берега создавали вокруг гнетущую атмосферу.
Он читал, и перед каждым снова вставала картина замка любви, красного замка, откуда сквозь буйство прибоя неслись хриплые и отчаянные стоны ненасытных любовных игр и где жертвы изнурительного любовного огня гасили свою губительную похоть на влажных, смятых ярко-красных простынях.
Кто знает, что творилось в душе поэта, пока он читал. Он читал, искупая всею раненою душой бесстыдную красоту своей давней поэзии, оставшейся в прошлом.
Пока он читал, приникшее к нему теплое тело замершей в восторге женщины вздрагивало, ее темные горящие глаза с вожделением считывали с его губ жаркие и дерзкие слова. И когда он дошел до конца, ее разгоряченное тело впилось в него, обессилев от крика и содрогаясь как в лихорадке под воздействием этой злосчастной страсти его необузданной поэзии. И несмотря на сильную головную боль, он тоже прижался к ней с пылающим взором, и к черной, душной, вспыхивающей зарницами августовской ночи, к протяжному стону ветра и прерывистым всплескам воды примешалось хриплое дыхание людей, задохнувшихся в любовном объятии, а над их головами сомкнулся бушующий и разрушающий все вокруг вал страсти, подобный мутной кровавой волне вспенившегося моря.
С этого вечера любовь ненасытной в своей страсти женщины стала угасать, а одухотворенная созданным им же самим идеалом любовь поэта стремительно вырождаться в нечто ужасное и развратно-низменное. Наслаждения они более не испытывали, и вместо этого в мутных, безрадостно-диких, будоражащих судорогах вспыхивала посрамленная похоть, вызывая скорее воображаемые, чем действительно плотские оргии.
Помимо этого, в душе Элизабет зарождалось чувство раскаяния и отчаянное желание освободиться от дурмана развратной страсти. Осененные волшебством старинного искусства музыкальные вечера давно закончились. Взамен она теперь часто часами играла Шопена. Мартин, как она знала, любил эту музыку, но из боязни ощутить на себе ее расслабляющее воздействие избегал ее. От этой захватывающей дух, дразнящей, нечеловечески гениальной музыки нервического художника сейчас целыми днями лихорадило тихий дом. Мартин, который понимал это рафинированное больное искусство во всей его нагнетающей печаль красоте, безмерно страдал и все же не мог избежать колдовских музыкальных чар. Эти девические порывистые такты, уносящийся в гениальном распаде каскад звуков, беспокойные, бередящие изнутри диссонансы, гипнотическое оцепенение под воздействием мечтательной интонации было тем единственным, что могло звучать в душном дрожащем мареве красного замка любви. Однажды, сыграв колыбельную — неземную, благоухающую нежностью и тем не менее возбуждающую исподволь пьесу, — Элизабет вдруг разразилась смехом, немедленно перешедшим в горестные, сотрясавшие ее рыдания. Поэт стоял рядом, бледный, с потухшим взором и перехваченным мукой горлом, и молча смотрел, как терзается подле него поникшая порочная женщина, бьющаяся в мучительных судорогах.