Он хорошо помнил этот кусочек старой Москвы со знаменитым кафе «Красный мак», маленькой парикмахерской, притулившейся к нему, гостиницу «Урал», выходящую на Столешников переулок, и вплотную к ней небольшой книжный магазин, где также продавались коллекционные почтовые марки… Как печально, что теперь все это безжалостно погребено и задавлено новостроем, хоть и современным, но никак не отражающим индивидуальность Москвы.
Петр Александрович заручился обещанием Генриха, что они еще не раз увидятся, потому что впереди почти две недели пребывания в Москве и еще о многом предстоит поговорить. О чем именно, он пока не стал раскрывать, но в планах была покупка для старика однокомнатной квартиры в доме с лифтом, чтобы он мог спокойно выйти из дому, прогуляться в ближайшем парке или во дворе, по бульвару — не важно, главное — выбраться из проклятой хрущевки, где спуск и подъем без лифта на четвертый этаж практически лишали его прогулок.
Распрощавшись с Петром Александровичем, Генрих поехал к Ореховым, где его уже ждали.
Он позвонил в знакомую дверь. Открыла Танька.
— Сашенька! — воскликнул Генрих, так она походила на мать.
Таня с криком «Гених» — так звала она его в детстве, не выговаривая букву «р», — бросилась ему на шею, поцеловала и прошептала на ухо:
— Я Танька, разве ты не узнал? А я тебя помню — ты совсем не изменился, только капельку седины вырастил на висках.
И вдруг с необъяснимым отчаянием, глядя ему в глаза, произнесла:
— Почему ты так долго не приезжал? Я так ждала тебя…
Генрих ошеломленно смотрел на Таньку, не зная, что ей ответить, потому что вдруг почувствовал, как расплывающийся образ женщины-мечты, преследовавший его все эти годы, воплотился в этой девушке, а еще вспомнились слова Петра Александровича: «Не только я буду ждать вас…»
К счастью, в прихожую вышли Сашенька с Митей, и начались объятия, поцелуи, вопросы, вопросы, вопросы, остававшиеся без ответов, потому что сыпались градом с обеих сторон.
Таня отошла в сторону и наблюдала за происходящим с напряженным жадным вниманием и любопытством, с каждой секундой обнаруживая, что помнит все: и как он водил ее в детский сад, и как приходил обязательно с конфеткой или игрушкой, как стоял позади родителей в школьном дворе, когда она пошла в первый класс. Она вспомнила — нет, узнала — эти светло-серые глаза и коротко стриженные пепельные волосы, прямой нос и жесткие, мужественные губы, однако всегда готовые к улыбке. И еще она помнила, что обычно называла его по имени и на «ты», хотя родители упорно требовали, чтобы девочка звала его дядей Генрихом.