— Это не пластинка, это мое твердое убеждение. Я уверен, что передовая линия борьбы социализма с капитализмом проходит в нашей стране. Сумеем одолеть своих внутренних врагов — никто нас не одолеет.
— Пока армию не перевооружим — опасность превеликая. Фактор времени для нас сейчас — самый важный, — сказал Пантелей.
— Вот именно! — воодушевился Ананьин. — Этой задаче необходимо подчинить все.
— А средства? — раскуривая новую папиросу, спросил Романов.
— Деньги, что ли?
— Да, средства.
— Деньги надо взять в деревне.
— А где же они в деревне? На улице, что ли, валяются? — усмехнулся Романов.
— А ты что думаешь, комсомольский вожак? — спросил Ананьин.
Михаил расправил плечи, будто собирался вступать в драку:
— Не люблю я ваших споров. Один говорит — вроде прав, другой — тоже прав.
Ананьин недовольно повел бровью:
— Дипломатом ты становишься, Михаил.
— Бросьте вы, Сергей Аристархович, приписывать мне разное… А если хотите без дипломатии… Не нравится мне, что вы… что вы…
— Ну-ну, давай-давай, без дипломатии…
— Что вы о людях не думаете!
— О каких это людях, позволь спросить? Есть люди, а есть человеки. Есть бедняк, а есть кулак, есть рабочий и есть буржуй… Всеобщего братства быть не может!
Тихон Иванович Константинов сидел поодаль, на завалинке, тоже курил, прислушивался к разговору. Слушал, слушал и не выдержал:
— А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду.
— Слыхал? — обрадовался Ананьин. — Тесть тебе подбрасывает прямо из Библии насчет всеобщего братства…
— Ты это зря, — не выдержал Романов.
— Насчет всеобщего братства?..
— Ты что, не понимаешь, о чем говорил Михаил?
— Я сейчас знаете что вспомнил? — неожиданно сказал Пантелей. — Перемышль. Как мы там в окопах сидели: под ногами — чавкающая жижа, дороги развезло, провианта не было, а Сергей притащил с нейтральной полосы кусок конины…
— Мне кажется, я никогда больше такого вкусного мяса не ел. Свежее, с дымком… Лошадь ведь только убили… — Ананьин был доволен, что разговор переменился и что Пантелей вспомнил случай, которым он сам гордился. — А помните, когда все мы собрались в двадцатом, в госпитале, у Клима, после того как белополякам дали как следует… Клим тогда получил свой именной маузер, а я ему завидовал…
— Ты сказал тогда: «Тебя пуля белогвардейская свалила, а меня вошь тифозная, а за это наград не дают…»
— Ну и память у тебя! — удивился Ананьин.
— А я тебе ответил, — продолжал Романов, — давай поменяемся: ты мне — ногу, а я тебе — маузер.
— Точно, так и сказал, — согласился Ананьин.
— Гости дорогие, шо ж вы усе цигарки палите, а пироги холонуть? — Евгения Федоровна высунулась в раскрытое окно, сделала рукой приглашающий жест.