Они прочно уверовали в спасение гетто, несмотря на то, что все свидетельствует об обратном. До самого конца стратегия оставалась одинаковой: «Мы должны выстоять. Это единственная стратегия. Мы должны минимизировать ущерб, убытки, потери, мы должны жить дальше». Продолжать вести обычную жизнь – единственная гарантия спасения.
Но когда он сравнивает себя с капитаном тонущего судна, он уже знает, что все…
Да, знает. Я думаю, он знал, вернее, догадывался, о близком конце с октября 1941 года; именно в это время он отмечает в дневнике тревожные слухи о том, какая участь уготована варшавским евреям следующей весной. Также он фиксирует разговор с эсэсовцем Бишоффом, отвечающим за поставку продовольствия, который говорит ему, что гетто – не более чем временное образование, не уточняя, что имеет в виду. Он знал, у него были предчувствия – ведь в январе заговорили о прибытии литовцев… Его беспокоит отъезд Ауэрсвальда в Берлин 20 января 1942 года – мы-то знаем, что это дата проведения той самой Ванзейской конференции, где «еврейский вопрос» был «окончательно» решен.
И хотя он, Черняков, живя за стеной гетто, ни о чем таком не подозревает, его мучает вопрос об этой поездке Ауэрсвальда. Ему неизвестна ее причина, но он уверен: ничего хорошего это не сулит. В феврале слухи множатся, в марте положение проясняется: Черняков фиксирует в дневнике депортацию евреев из Люблинского, Мелецкого, Краковского и Львовского гетто. И он замечает, что, может быть, что-то готовится и в самой Варшаве. С этого времени в каждой из записей Чернякова чувствуется тревога.
Когда в марте 1942 года Черняков узнаёт о депортации евреев из Люблина, Львова и Кракова – теперь мы знаем, что их отвезли в Белжец, – задается ли он вопросом, куда их отправили и зачем?
Нет. Никогда. Он не называет ни одного конкретного населенного пункта. Но мы сегодня не можем определить, знал ли он о тех лагерях. Он просто не писал о них в своем дневнике, вот и все! Однако мы знаем, что в Варшаве о существовании лагерей смерти знали по крайней мере с июня.
Доктор Франц Грасслер
Почему Черняков покончил с собой?
Видимо, потому, что понял: у гетто нет будущего. Вероятно, он осознал – раньше меня, – что евреи из гетто будут убиты. Полагаю… как бы это сказать… что у евреев уже тогда была прекрасная разведывательная сеть. Они знали больше, чем должны были знать, больше, чем мы.
Вы полагаете?
Да, я так думаю.
Евреи знали больше, чем вы?
Я убежден в этом. Убежден.
В это трудно поверить.
Немецкая администрация не была осведомлена о том, что собираются сделать с евреями.