– Ничего не поделаешь, – сдержанно произнесла она. – Зато ты, судя по всему, совершенно не чувствуешь за собой вины.
Он потер переносицу.
– Вот, значит, как? Прости, Диана, но ты рассуждаешь как ханжа. Ты хотя бы представляешь, что творилось здесь летом сорокового года? Когда Франция признала поражение, каждый был сам за себя. Я видел такие вещи, только услышав о которых, ты поседела бы в одночасье.
– Не сомневаюсь, Джеймс, но этот врач… и старуха… Соверши я такое, совесть меня не отпустила бы никогда. Не понимаю, как ты можешь спокойно об этом говорить.
Она с грустью посмотрела на него. Диана не хотела проявлять нетерпимость, однако рассказ о том, как Джеймс застрелил врача и хладнокровно обшарил его карманы, вызвал у нее неприязнь. «А больная старуха? Он воспользовался ее беспомощностью и ничуть не раскаивается».
Джеймс, похоже, прочитал ее мысли.
– Послушай, – начал он, – я понимаю, как все это выглядит в твоих глазах. Но попытайся встать на мое место. Прошло всего несколько часов после боя, в воздухе я убил троих, видел их смерть своими глазами. И, честно говорю тебе, Диана, думал, что та же участь ждет и меня. Выпрыгнув из самолета, я считал те мгновения последними в своей жизни. Когда же добрался до деревни, то пребывал в очень… в общем, в крайне непростом состоянии. Как и любой бы на моем месте.
Диана кивнула, больше самой себе.
– Да. Думаю, я понимаю, – неохотно согласилась она.
– Черт возьми, Диана!
Она вздрогнула от неожиданного удара ладонью по столу.
Посетители за соседними столиками оборачивались и с интересом смотрели в их сторону.
– Я не мог сдаться в плен. Я ведь тебе объяснил. На этом бы жизнь моя закончилась.
– Не повышай на меня голос. А как же старуха? Что о ней говорит твоя совесть?
Он поморщился.
– Да, согласен. Это было отвратительно. Но я не причинил ей вреда. И приложил все усилия, чтобы ее не разбудить.
Диана усмехнулась.
– Тогда ты не открыл бы сейф.
– Наверное. Она умирала, Диана. Содержимое сейфа ей бы больше не пригодилось. Мне оно было гораздо нужнее. Уверен, на моем месте многие поступили бы так же.
– Только не мой отец.
От раздражения и досады Джеймс цокнул языком.
– Пусть так, но ведь твой отец и не дезертировал, да? Послушай, Диана, давай отбросим иллюзии. Ясно как божий день: я уже был сыт всем этим по горло.
– Мой отец воевал четыре года!
– В совершенно другой войне! Совершенно! Мое положение в корне отличалось. Я не сидел в окопе с кучей товарищей, способных меня поддержать. Я был один, вокруг – враги и напуганные до смерти местные, которые знали, что получат пулю, реши они помочь британскому офицеру или дать ему кров. Приходилось надеяться только на себя. Меня только что подстрелили в небе, я все еще пребывал в шоке. И действовал чисто инстинктивно.