Глаза Ксении заискрились, заблестели. Ох, как хочется вступить в хоровод и запеть вместе с девушками! Но того царевне не дозволено. Уж такая жалость!
Еще одной тихой радостью была Смотрильная башенка, на кою взбирались по высокой витой лесенке. Ксения, впервые очутившись на Смотрильне, едва чувств не лишилась от всей благодати. Когда верховая боярыня откинула большое окно со слюдой, в жесть забранное, у царевны дух перехватило. Перед ней раскинулся непривычный простор. Вся Москва златоглавая оказалась как на ладони. Улицы, площади, боярские хоромы, окруженные садами и службами, избы черного люда под гонтовыми и соломенными крышами, соборы и храмы, увенчанные золочеными куполами. Искрилась на лучезарном щедром солнце Москва-река, а за рекой виднелось Замоскворечье, а за ним — даль полей и лесов. Господи, какая чарующая лепота!
От доброго ласкового солнца, неохватного синего неба с легкокрылыми серебряными облачками, хрустально-чистого упоительный воздуха у Ксении закружилась голова. Царевна-затвориница, вечно пребывающая в своих душных, зачастую сумрачных покоях, пропахших воском, а то и ладаном (ибо часто находилась в Крестовой палате), впервые увидела и ощутила белый свет.
— Хорошо-то как, боярыня, — прошептали ее мягкие очерченные губы. — Насмотреться не могу. В покои идти не хочется.
— Постоим еще, царевна государыня, на Москву полюбуемся.
Одна из ближних боярышень, Настасья Трубецкая, миловидная, ясноглазая, глянув на снующих по двору людей, воскликнула:
— Ой, какой пригожий боярич идет к воротам! Нет, ты глянь, царевна государыня.
Ксения посмотрела вниз и увидела молодого, высокого, русокудрого молодца в алом кафтане и в белых сафьяновых сапожках, спешащего во дворец.
— Да то ж мой сын Василий! — встрепенулась Мария Федоровна.
— Сын? — вскинула на верховую боярыню свои пушистые ресницы царевна. — Тот самый, о коем ты сказывала?
— Тот самый, государыня царевна.
Марии Федоровне как-то привелось поведать о своих детях. Это случилось совсем для нее неожиданно. На Ксению накричала мать, хотя и провинности за царевной особой не было. Сердитая царица удалилась в свои покои, а на глаза царевны навернулись слезы. В эту минуту Марии Федоровне хотелось прижать Ксению к груди, но того ей не дозволялось: не родное чадо. Лишь украдкой вздохнула верховая боярыня.
Ксения же нежданно-негаданно спросила:
— А твои дети любят свою матушку, боярыня?
— Мои дети?
Мария Федоровна слегка замешкалась: уж слишком необычный вопрос задала царевна, знать, нелегко на ее сердце.
— А как же мать не любить, государыня царевна? То Богом заповедано: «Возлюби ближнего своего». А кто у чад самый ближний? Родная мать да отец. У меня два сына и дочь. Дочь уже сосватана за доброго человека, старший сын тоже женился, а младший, Василий, еще в отроках ходит. Ныне ему шестнадцать годков, у государя в стряпчих пребывает. Его-то я, почитай, каждый день вижу. Славный он у меня выдался. Сердце у него доброе.