— Да ты не волнуйся, милок. Никакого худа тебе не сделаем… Садись на коня да покажи-ка нам угодье свое.
— Угодье?.. Чего ж не показать. Милости прошу.
Зело доволен оказался Серебрянкой Григорий Годунов. Места здесь и впрямь чудные. Правда, одна изба всех не разместит, но в том беды нет, ибо шатров в Казенном приказе предостаточно.
И сама изба Годунову поглянулась: не черная, а белая, на высоком подклете, есть куда пожитки положить.
И супруга мужика пришлась по нраву: молодая, чистоплотная, проворная. Хозяйка! Стряпуха отменная. Ишь, какой стол собрала: медок, моченая брусника, соленые рыжики да груздочки. И варево доброе: наваристые мясные щи, щука отварная, каша гречневая на коровьем масле… Вот тебе и мужичья трапеза!
— А все говорят, что народ бедствует, — хмыкнул Григорий Васильевич. — Надо царя порадовать.
Демша молча посмотрел на боярина, но так ничего и не сказал. Ведал бы сей боярин, как живут подневольные мужики в Мугрееве.
Григорий же Васильевич, в другой раз объехав Серебрянку, и испив водицы в родничке, довольно крякнул:
— Зело вкусна, зело.
А княжич Василий, расстегнув застежки летнего ездового кафтана на малиновой камке, и вдохнув полной грудью легкий упоительный воздух, мечтательно произнес:
— Так бы и пожил здесь недельку.
Широко распахнул кафтан. Кумачовая рубаха, вышитая золотом и шелками, облепила ладное, гибкое тело.
— Лепота!
Сбросил кафтан, и от избытка молодости и силы, пробежал несколько шагов и высоко, пружинисто кувыркнулся, ловко приземлившись на крепкие, проворные ноги в сафьяновых сапожках.
— Однако, Василий, — протянул Годунов. — У скоморохов так наловчился?
— Сам, боярин. В своем саду мугреевском. Лет с семи. Еще показать?
— Буде, княжич, — неодобрительно молвил Годунов. — Не дело царскому рынде перед мужиками скоморошить.
— Прости, боярин.
Годунов обернулся к Демше.
— Лихие больше не наведывались?
— Бог миловал, боярин, — отозвался Демша, удивляясь осведомленности Годунова. Откуда он про лихих пронюхал? Никак, княжич рассказал.
А княжич и сам оставался в неведении. Два дня назад дворецкий вызвал его в свои покои и молвил:
— Починок Серебрянку ведаешь?
— Серебрянку?.. Как-то с приказчиком наведывался, боярин.
— С какой стати княжичу по починкам ездить?
— Матушка повелела. Ты, говорит, Василий, каждый свой починок должен оглядеть. Их всего-то у нас три.
— Рачительна твоя мать. И сколь тебе было, Василий?
— Четырнадцать годков.
— Похвально…Покажешь мне сей починок.
— ?
— Не хлопай глазами, рында. И не пытай, для какой надобности.
Ничего не пояснила Василию и мать, коя дала клятву царю, что пока Ксения не окажется на Серебрянке, даже ее дети не должны об этом ведать.