Линию бега продолжает прыжок: неизбежный толчок от пола неуловим, как взлет птицы, как растворяющееся в воздухе глиссандо скрипки.
Положив руку на плечо коленопреклоненного партнера, танцовщица задерживается в летящем арабеске: отпустит — и ветер тут же унесет ее вдаль.
Таков был выход — экспозиция образа. Как и в первой части балета, мотивом арабеска определялся танцевальный рисунок. Но там арабеск был прикреплен к земле, порой распластан на ней. Здесь он порывисто устремлялся вверх.
Прыжки прочерчивали воздух утонченными линиями арабесков.
В конце пируэта арабеск вспыхивал, подобно молнии, неожиданно озарившей горизонт.
Танцовщица выделяла позу крупным планом.
И впервые проявлялась одна из необъяснимых особенностей техники Павловой, не раз отмеченных потом критикой.
Устойчивость или, как тогда говорили, aplomb — преимущество танцовщиц коротконогих, с некрасиво развитыми мышцами. Но никто не умел так, как Павлова, замереть на кончике пальцев, продлив арабеск на ту долю секунды, когда у зрителя захватывает дыхание. Безупречно выгнутый носок сталью вонзался в пол, вся нога напрягалась, позволяя угадывать скрытую энергию. И тут неподвижность была полна полета —стремления вдаль. Сказывалось то торжество воли, которое так поражало критиков.
Контраст хрупкости и силы придавал поэзию попытке поймать неуловимое, удержать преходящее.
После спектакля Светлов и Беляев, уже в пальто и шляпах, встретились в вестибюле.
Светлов докуривал папиросу. Беляев остановился рядом, тщательно расправляя на пальцах щегольские шведские перчатки.
— Если вы хотите продолжать насчет догорающего искусства, то лучше не надо, — сухо сказал Светлов.
— Представьте, вовсе не хочу. Честно говоря, я сражен. Объясните, друг мой, что за сила в этой девочке? Такая любого скептика обратит в поэта...
— Она удивительна, — вступил в разговор подошедший студент. — Ей понятны все тайны. Кто Знает, Валериан Яковлевич, какой была Тальони? .. Возможно, она выражала идеалы своего времени. Но стремления нашего века — запутанней... Бои вокруг «Эрнани» пустяк рядом с тем, что происходит в нашем искусстве...
— Ну, это как сказать, — разделяя слоги, будто про себя, возразил Светлов. — И зачем же вспоминать «Эрнани»? Тальони именно здесь, в Петербурге, так по душе пришлась потому, что, выражаясь высоким стилем, семена ее искусства пали на благодарную почву. Русская интеллигенция в эпоху Николая Первого жила, пожалуй, не менее тревожно, чем мы... И так же пробовала забыться, утешить себя мечтой о несбыточном. ..
— Вот, вот, — перебил студент. — Тальони обещала покой где-то не здесь. Павлова не так. Совсем, совсем не так... Мне это трудно сейчас выразить. .. В общем, на земле — она не мечтает о загробном царстве... Не знаю пока, но мне кажется, она может быть страстной, как гитана, как вакханка... Мы еще увидим...