— Легко сказать, зануда. По сравнению с тобой, все вокруг глупцы.
Она растерялась:
— Я не могу решить, чувствовать себя оскорблённой или нет.
Я снова засмеялся и медленно встал, пытаясь не выказать боль.
— И да, и нет, — сказал я.
Она молча смотрела, как я поковылял к холодильнику, взял молоко и залил хлопья. Затем похромал обратно и сел на табуретку. Меньше всего я хотел, чтобы Бри видела, как мне больно, но не мог ничего поделать. Курс физиотерапии помогал, но мне нужно было ждать ещё несколько месяцев перед тем, как снова нормально ходить.
— Сильно болит? — спросила она, прерывая молчание.
Я покачал головой. Так похоже на Бри, говорить именно то, что она думает.
— Иногда. Но я могу контролировать её.
Я отправил ложку хлопьев себе в рот, пока она наблюдала за мной. Мне казалось странным сидеть с ней за одним столом после стольких лет. Хотя мы и не проводили много времени вместе до свадьбы наших родителей, мы быстро нашли общий язык. А потом события той ночи изменили всё, или, по крайней мере, прояснили то, что происходило между нами.
— Что говорят врачи?
— Много чего.
— Я имею в виду о твоём восстановлении?
Я перестал есть, и посмотрел на нее.
— К чему все эти вопросы?
— Наверно, любопытство.
— Ну, так усмири его. Я в порядке.
Она выглядела удивлённой, и я сразу пожалел о своей грубости. Я знал, что Бри просто хотела разговорить меня, возможно, даже на свой лад выразить обеспокоенность, но я ненавижу жалость. Ненавижу больше, чем что-либо ещё, именно поэтому мне было невыносимо находиться в коляске. И меньше всего я хотел, чтобы меня жалела Обри.
Прежде чем я смог извиниться, может даже загладить своё поганое поведение, заговорив о курсе физиотерапии, на кухню, как обычно вовремя, зашла моя мать.
— Доброе утро, дети, — почти пропела она, захватив йогурт из холодильника и прислонившись к столешнице.
— Доброе утро, Джулс.
Я кивнул.
— Мама.
— А что вы двое собираетесь делать сегодня?
— Как обычно, — сказал я, прежде чем Обри успела ответить. — Разминать мои искалеченные ноги, пока какие-то чуваки тычут камерами мне в лицо.
Мама неуверенно улыбнулась, и мне стало гадко. Я знал, что она не понимает сарказм, и мне следовало промолчать. «Какого чёрта со мной происходит этим утром?» — подумал я. Возможно, я вёл себя отвратительно из-за нарастающей боли.
— Вот и славно, Линкольн, — сказала она.
Обри посмотрела на меня.
— Он какой-то раздраженный этим утром, — объяснила девушка.
Я засмеялся.
— Раздражённый? Я само веселье.
— Когда прибудет съёмочная группа? — спросила мама, не обращая внимания на то, что должно было стать невероятно остроумной шуткой Обри.