Я снова сажусь на стул. Маленький клочок абсорбирующей ваты валяется на полу. Я автоматически поднимаю его и скатываю в шарик между пальцами. Странная история, которую описывает Дина, чем-то задевает меня. Она же продолжает читать, синева ее глаз становится еще глубже, грудь ее в такт дыханию поднимается и опускается, щеки разрозовелись, голос становится все более напряженным и взволнованным. Описание ночи, проведенной женщиной в своей квартире один на один с заходящимся в плаче украденным малышом. Внезапный стук в дверь. Неожиданный визит ее отца, старого зануды в шляпе набекрень в молодежном стиле. С первых же слов я сразу понял, что этому персонажу приданы мои черты. Женщина прячет ребенка в ванне. Она включает радио на полную мощность и в конце концов под разными предлогами избавляется от старика.
Мои пальцы измазаны откуда-то взявшейся слизью. Я рассматриваю их… Гигроскопическая вата превратилась в желе, какое образуется, если раздавить бабочку или червя. Я понял, что произошло. Я раздавил кокон шелкопряда – один из тех, что разводит Гадди. Должно быть, он свалился на пол и затем оказался в моих пальцах. Я вытираю слизь клочком бумаги и выбрасываю его в мусорную корзину.
Но Дина ничего не замечает. Она упрямо продолжает свое необычное повествование. Проходят дни, и женщина оказывается в полной изоляции, как если бы то была не квартира, а тюремная камера, которую она не может покинуть из страха разоблачения. Только глубокой ночью отваживается она выбраться наружу, чтобы в одном из круглосуточно работающих киосков купить молока и самой необходимой пищи. Но дни идут за днями, и никто не разыскивает пропавшего ребенка, и мало-помалу она начинает подозревать, что его никто и не ищет. Постепенно все чаще и чаще ее начинает посещать мысль, что этот ребенок отягощен какими-то наследственными отклонениями… Что он умственно отсталый… Олигофрен, дебил, даун… что он слабоумный. Вот на чем обрывается этот рассказ – странный, необычный, непонятный и запутанный. Возможно, это повествование носит символический характер. Ведь конец рассказа еще не означает конца рассказанной истории. Это, если можно так сказать, конец без окончания.
Снаружи становится темнее. День тоже стремится к концу. Шелестят страницы у Дины в руках, она собирает воедино разбросанные страницы, избегая моего взгляда. Она снимает свои так украшающие ее очки и потягивается, на щеках ее – лихорадочный румянец.
– Вам было скучно?
– Нисколько. Нисколько!
– Тогда говорите.
Медленно, не без смущения, я начал передавать свои впечатления, разбирая особенности произведения, как студент, отвечающий профессору. Пытаясь подобрать наиболее точные слова для возникшиху меня мыслей. Она слушает молча, я чувствую, как напряжена каждая клеточка ее тела, она впитывает каждый звук, каждую интонацию, каждый намек, длинные пальцы ее судорожно мнут краешек одеяла. Я пытаюсь быть максимально честным и потому очень осторожно и бережно выбираю каждое слово… Я поражен… Я хотел бы прочесть сам еще раз… Финал мне несколько не ясен… Замысел просто потрясает… оставляет в некотором недоумении – но, может быть, таков замысел автора… возбуждает целый пласт мыслей… некоторая неопределенность ситуации… но это волнует больше всего. Несколько напоминает детские фантазии, но они оборачиваются такими сложностями. Не могу не отметить излишних повторов, но вместе с тем мастерски введенных и незабываемо точных деталей – корзину для мусора, швабру, тряпки для уборки лестницы…