Господи, да все мы находимся где-то между двадцатью и тридцатью годами, сколько бы лет нам ни стукнуло. Именно там, в этом счастливом десятке, остались друзья и подруги, все наши помыслы и сладостные воспоминания. И живем мы там, там живем, а здесь лишь существуем, зарабатываем на хлеб, пьем водку, провожаем иногда взглядом существо, забредшее случайно из того десятилетия, куда нам не вернуться.
Прошел день. Вернулся с работы муж. Человек добрый, заботливый, но равнодушный, безразличный и духовно опустевший — так считала Мазулина и, наверное, была права. Авоська с картошкой и капустой из магазина, витрины которого Федор расписал сегодня полыхающими красками, мало ее утешила. От мужа пахло каким-то растворителем, был он слегка небрит, чуть неопрятен. Нет-нет, неопрятным назвать его нельзя, но по сравнению со сверкающими кружевами на воротничке у жены, по сравнению с ее пальчиками, туфельками на высоких каблуках… В общем, сами понимаете…
— Привет! — сказал Федор, грохая авоську в угол. — Как поживаешь? Что нового в мире?
— Оркестр приехал… Симфонический.
— Да? Чего это они разъездились… Все дела себе не найдут.
— Они по делу приехали… Дадут несколько концертов.
— Дадут? Ха, держи карман шире. Ничего они даром не дадут.
В ответ Мазулина только вздохнула.
— Ты неисправим, — сказала она, помолчав.
— Это хорошо или плохо? — засмеявшись, спросил Федор.
— Да как тебе сказать… И то и другое…
— Дорогая! — протянул Федор, поняв настроение жены. — Не надо. Все прекрасно. Какую я сегодня свеклу изобразил — за квартал видно! Если бы она у них еще и в продаже появилась… Директорша пришла в восторг и даже позволила картошки выбрать из общей кучи. Ты посмотри, какая картошка!
— Сварить?
— Не стоит… Мне надо к другу забежать…
— Выпьете?
— Если найдется.
— Найдется, — тихо, почти про себя проговорила Мазулина.
— Но ты ведь меня не осуждаешь?
— Что ты, что ты!
Пофыркав в ванной, поковырявшись в холодильнике, позвенев крышками кастрюль, Федор ушел. Мазулина подошла к окну, проводила мужа взглядом, присела к столу.
О, эти женские мысли на кухне!
Никто не предскажет, к каким отчаянным поступкам толкнет созерцание перекошенных шкафчиков, куцего стола, нищенских кастрюлек. Не в силах больше видеть все это, Мазулина прошла в комнату и поставила на проигрыватель пластинку с записью сочинений Иоганна Себастьяна Баха — есть такой композитор, вернее, был. Он давно помер, но пластинки его выпускают, и послушать их можно. Особенно ее тревожили клавесин со скрипкой, была в этой музыке слабая надежда на что-то высокое и чистое, когда, казалось, все вот-вот оборвется, рухнет и настанет тягостная немота, но музыка продолжала звучать, слабые, дребезжащие звуки крепли, почти неуловимая мелодия проявляла стойкость и силу, а скрипка не просто ее повторяла, она поддерживала, звала, увлекала, и за всем этим стояла уверенность в правоте. Нет, не возникали перед мазулинским воображением пейзажи, лица знакомые или незнакомые, и никакие желания не посещали ее в эти святые минуты. Лишь росла в душе твердость и ощущение правоты. А правота заключалась в том, что только любовь имеет смысл, только любовью можно измерять все на свете и все на свете оправдать. На пятнадцать лет назад унеслась Мазулина и даже не заметила, как закончилась пластинка и сработал автостоп.