И вдруг в моей хмельной голове мелькнула совершенно трезвая мысль — ведь когда я пришел к главному, договор был готов, мне оставалось только подписать его…
И что из этого следует?
Из этого следует, что главный составил этот договор, не видя кепочки! Не она, выходит, повлияла на его отчаянное решение издать стотысячным тиражом мои потрясающие рассказы!
Или же…
И тут я остановился на тротуаре от еще одного неожиданного открытия — кепочка работает на расстоянии, и ей нет надобности кому бы то ни было показываться, простите, лично.
Неужели такое возможно… Неужели…
В том, что это все-таки возможно, я убедился, едва переступил порог собственной квартиры.
— От собачатницы привет! — прокричала жена, не показываясь.
— Не понял? — выглянул я из прихожей.
— Собачатница звонила!
— И что сказала?
— Не призналась. Совесть в ней заговорила!
— Совесть — это хорошо, — пробормотал я, совершенно потрясенный неожиданным сообщением. А оглянувшись в темноту прихожей, увидел, все-таки увидел, как с вешалки полыхнул, как подмигнул, красный лоскут кепочки. Не сомневайся, дескать, моя работа. — А почему ты решила, что это она звонила? — спросил я у жены. — Если не призналась, как ты говоришь?
— Когда она звонит, в трубке всегда слышен собачий лай, понял?! Собака у нее дура. Как и сама хозяйка. Ревнует собака, когда хозяйка не с ней говорит, а с кем-то по телефону, понял?!
Ну что сказать, конечно, я все понял — Ира позвонила. Больше года не отвечала на телефонные звонки, на мобильные послания, даже телеграммы слал безответные. Ушла. Сгинула. Слиняла, как сейчас выражаются ребята, побывавшие за колючей проволокой. А весь этот год я сам прожил будто за колючей проволокой, будто офлажкованный какой-то…
Подыхал, ребята, просто подыхал. Что тут можно объяснить — с каждым это хоть раз, да случалось. А что касается собаки, я тоже лаял, когда она не со мной говорила…
Ракеты к Марсу уходят, батискафы на дно опускаются, Абхазия государством стала, Пицунда доступной сделалась, Пугачева опять за пацана замуж собралась, не угомонится бабуля никак… А люди меж тем, как и прежде, в окна выбрасываются, петли на шее затягивают, в сердце себе норовят попасть, оказывается, не так просто в собственное сердце без промаха угодить…
Ничего этого я с собой не проделывал, годы уберегли. Когда мужик в моем возрасте от несчастной любви из окна сигает, это не трагедия, это, ребята, комедия, обхохочешься, услышав о таком…
Потому и выжил.
Но ребят этих — которые топятся, стреляются, таблетками травятся… Понимаю. И смеяться над ними мне не хочется.