А тут звонок… Ира позвонила. Конечно, не для того, чтобы о здоровье спросить… Хотя могла бы и поинтересоваться, на эту тему за последний год у меня достаточно поднакопилось свеженького материала. Но, слава Богу, у нас с ней хватало здоровья, чтобы о нем не говорить.
Ну что… Набрал я ее номер. Твердо знал — пока не позвоню, ни о чем думать, ничем заниматься просто не смогу.
— Привет, — сказал я. — Звонила?
— Был грех. Муська выдала?
— Она у тебя всегда лает в нужный момент. Что-нибудь случилось?
— Да… Завтра среда, — когда-то я написал повесть под названием «Женщина по средам». Вот с тех пор среда и стала нашим днем.
— Представляешь, — продолжала Ира, — какой странный год прошел — ни одной среды… А уж этих четвергов… Видимо-невидимо. А вторники я вообще терпеть не могу. Такие длинные, занудливые… Они всегда изо всех сил оттягивали наступление среды.
Голос у нее все-таки дрожал. Разговор ей давался нелегко.
— Другими словами… Место встречи изменить нельзя?
— И время тоже.
— Хорошо, — сказал я и положил трубку, но не потому, что такой уж гордый да обиженный, просто у меня не было больше сил продолжать этот наш невинный разговор, просто не было сил, ребята. И была еще одна причина — в дверях стояла жена, по-наполеоновски сложив руки на груди.
— Пообщался? — спросила она.
— Слегка.
— Жить стало лучше, жить стало веселее?
— Местами.
— Передай, пусть собаку чаще кормит. От голода тварь воет.
— Передам.
Жена не замечала во мне никаких перемен. То ли кепочка перед ней была бессильна, то ли не считала нужным тратить на нее свои мистические силы.
И еще, ребята, и еще…
Тут уж действительно мистика какая-то… Я заметил одну особенность и сам теперь боюсь в нее поверить… Кепочка влияла не только на настоящее — спокойно и безнаказанно вмешиваясь в будущее, она меняла прошлое. И опять же, опять в мою пользу, вернее, с пользой для меня. Сколько было обид на ту же Иру, сколько злых и справедливых слов прокричал я в ночную темноту, выплескивая свои обиды, свою беспомощность, свои проклятия…
Да, были и проклятия.
И распахнутое окно на двенадцатом этаже было, и полная горсть сонных таблеток была наизготовке…
А что сейчас?
Сейчас я вспоминаю хмельную ночь на пицундском пляже, я вспоминаю шампанское изобилие в Абрау-Дюрсо, сверкающее золотом пиво в чешском Старом Граде… Но ничего злого и подлого вспомнить не могу. Не то чтобы я сознательно и расчетливо все плохое отверг, отказался от него, нет, оно исчезло, во мне его просто как бы и не существовало! Никогда! А если что-то и было, то только мои собственные злобные ночные видения, мои непроизнесенные слова, несостоявшиеся прощальные встречи. Я не мог вспомнить ни подлой ее измены, ни кривых ухмылок за спиной, ни желчных сплетен… И не потому, что я их забыл под влиянием каких-то добрых сил, нет — их никогда не было!