— Это не я, это ты сказал. Другими словами, звонила не она?
— Я исходил из того, что палец принадлежал ей, следовательно, она мертва. И чтобы я ни произносил…
— Крик о помощи, — напомнил Зайцев.
— Посмотри на два письма, которые у тебя в кармане. Одно написано давно, другое совсем недавно. Есть такая привычка у многих — черточку ставят над буквой «Т» и под буквой «Ш». Раньше она этого не делала. А в этом письме подчеркнуты все эти буквочки. Она давала сигнал знающему человеку — хоть почерк и мой, но я писала не по своей воле.
— Что будем делать?
— Твоя машина на дороге?
— Ну?
— Поехали.
— Куда?
— В деревню. К тетке. В глушь. Адрес указан на конверте… Дорога не дальняя, как я успел заметить.
— Успел все-таки, — проворчал Зайцев, поднимаясь и отряхивая брюки. — Пошли, Ваня! Едем.
— Кушать хочется, капитан.
— По дороге перекусим. Сейчас забегаловки на каждом километре.
Деревня Сушково оказалась в ста километрах. Ваня всю дорогу дремал, откинувшись на заднее сиденье, Зайцев перечитывал письма, дивясь Ваниной проницательности, водитель на обоих посматривал остро и насмешливо, как это умеют делать водители, которым постоянно приходится возить людей значительных, к тому же по делам ему совершенно непонятным.
— А где палец? — неожиданно громко спросил вдруг Зайцев, будто вспомнил о чем-то важном.
Ваня, не открывая глаз, полез в карман куртки, вынул продолговатый сверток в газетной бумаге и протянул его Зайцеву.
— Надо бы тебе, капитан, внимательнее относиться к вещественным доказательствам, — назидательно пробормотал он.
Все получилось точно так, как и предсказывал Ваня, — в деревне многие знали Надежду Юрьевну Мартынову, но не видели ее уже года полтора-два. Рассказали и о том, что с мужем, бизнесменом средней руки, жила она плохо, тот на шестом десятке увлекся юными девочками, наполнил ими бухгалтерию, секретариат и даже производственный отдел, где положено сидеть специалистам многоопытным и суровым. Жилой дом, который взялась строить его фирма, стоял незаконченным, брошенным где-то на уровне третьего этажа. Но Мартынов об этом нисколько не жалел, поскольку деньги с будущих жильцов уже успел собрать, да и понял, что главное совсем в другом — девочки давали ему все радости жизни. К ним он торопился утром, а с некоторыми утром же неохотно расставался. И прекрасно при этом понимал, что не может, не может это продолжаться слишком долго, что все хорошее в жизни заканчивается быстрее, чем хотелось бы, причем заканчивается навсегда. Но он шел на это самозаклание безоглядно, жертвенно и легко.