— То же самое ему и Даноли, кстати, предрёк, — вяло проронил Чума и рассказал Лелио об услышанном в церкви разговоре.
Инквизитор зло сплюнул.
— И на кого же теперь этот блудник нацелился?
Шут пожал плечами. Это его, разозлённого и негодующего на самого себя, не волновало. Не до чужих грехов.
Все участники и гости турнира потянулись в город, в окружении охраны туда же ускакали герцог со свитой. На опустевшем ристалище остались только Бениамино и Дианора ди Бертацци да Камилла Монтеорфано, которой всё никак не удавалось прийти в себя: руки её тряслись, она трепетала. Первый напоил девицу успокоительной микстурой и уехал с обозом и ранеными вперёд, а вторая, сопровождая фрейлину в замок, пыталась утешить её ласковыми словами.
— Ты напрасно так испугалась, моя девочка, это же обычные мужские игры.
Камилла покачала головой.
— Он ужасен, донна Дианора, — она смотрела вперёд невидящими глазами, всё ещё вспоминая сцену боя, — он говорил, что в нём — кровь катилинариев. Убийца. Подлинно Чума…пистоец. В Пистое все такие?
Дианора ди Бертацци рассмеялась.
— Грациано пистоец, Камилла, но и мы с мужем тоже. Но Чумой его зовут вовсе не поэтому…
— Не поэтому? — удивилась Камилла.
Теперь Дианора чуть побледнела, но всё же проронила.
— Это старая история. У нас в городе извечно враждуют кланы Канчельери и Панчиатики, Беллинкони и Леазари, Камелли и Паланти, и когда верх берёт одна из партий — проигравшие теряют родину, имущество, а иногда и жизнь. Гвидо ди Грандони с сыновьями ещё повезло, их обрекли только на изгнание, вышвырнув из дома в чем они были — за городские стены. Перебравшись в Урбино и осев при дворе герцога, Гвидо внезапно умер, оставив двенадцатилетнего Джулиано и пятилетнего Грациано сиротами. Восемь лет братья спали на рогоже и едва не голодали, и только старый друг их отца, Гавино Соларентани, не дал им умереть с голоду да оплачивал обучение Грациано ратному делу. Но вот враждебная партия в Пистое была смещена городским бунтом, изгнанникам позволили возвратиться. Братьям вернули имущество, банкир Эннаро Леазари, друг Гвидо, сохранил их деньги, дом и кое-какие вещи. Лучше бы он этого не делал. Но что я говорю? Грех осуждать честность.
Камилла удивлённо слушала. Дианора тяжело вздохнула.
— Избыток денег страшнее их недостатка, моя девочка. Джулиано исполнилось тогда двадцать лет. Искушение для юноши было слишком велико: после голодного отрочества и необходимости отказывать себе во всем, теперь, при больших деньгах, его поглотили кутежи, блудные дома и весёлые потаскушки, но конец его забавам был положен быстро и необратимо. Он заболел галльской болезнью, подхваченной от проституток, и понял, что жить ему остаётся лет семь, не больше. Но Грациано ничего не хотел понимать, хоть Джулиано и пытался объяснить ему положение. Он обожал брата и не верил. Не верил до последнего. С четырнадцати до двадцати лет, день за днём несчастный Грациано наблюдал за распадом прекрасного молодого тела брата, корчился в пароксизмах ужаса и жалости. Перед смертью Джулиано впал в род помешательства — и всем казалось, что заразил безумием брата. На похоронах Грациано выл, хохотал, как помешанный, но с ума не сошёл, просто потерял цену разума. Потом распродал всё имущество и снова приехал в Урбино. Герцог помнил его, смельчака и человека чести, предлагал любую должность при дворе, но Грациано пожелал стать шутом, и когда Дон Франческо Мария спросил, не очумел ли он, Грандони кивнул и назвался Песте.