— Войди, — донесся до меня голос учителя после того, как я постучалась в его дверь.
Мистер Честертон стоял ко мне спиной. Заложив руки назад, он внимательно рассматривал картину над продолговатым, современным камином. Сплошные невнятные, разноцветные мазки разной длины и ширины, то переплетающиеся между собой, то резко расходящиеся в стороны. Мне она показалась просто бездарной, примитивной мазней. Что находил на ней учитель, оставалось неясным.
— К сожалению, когда-то моя помощь ценилась куда больше, чем в наше время, — проговорил он, не отрывая взгляда от картины. — Но годы бегут, подрастает молодое поколение, нравы меняются, а с ними и ценности, которые становится все труднее и труднее прививать. И, увы, даже забота о благе моих учеников становится для меня непосильным бременем. Ибо они напрочь отказываются меня слушаться.
— Простите меня, мистер Честертон, — я виновато потупилась, рассматривая носки повернутых внутрь осенних сапожек.
Учитель тяжело вздохнул, но не повернулся. Только переместил руки в карманы брюк и продолжил разглядывать полотно, словно чудесным образом видел там нечто, недоступное мне.
— Когда я понял, что ты наделала, было уже слишком поздно что-то менять. Совет запретил мне вмешиваться в ход соревнования, как бы категорически я ни настаивал, что его нужно немедленно остановить. И мне оставалось только бессильно наблюдать…
Я стремился сделать так, как будет лучше для тебя, и я ни на секунду не мог представить себе, что самые лучшие мои намерения будут отвергнуты такой безразличной рукой. А эти тщетные споры и выступления против Совета очень сильно навредили моей репутации, которую, увы, будет не так просто восстановить. Ты очень сильно разочаровала меня, Алекс.
Я стояла, опустив голову и втайне мечтая, чтобы пол подо мной провалился. В тоне учителя было столько обиды и подорванного доверия, что это было слишком даже для моей совести.
— Я, правда, сожалею, что так получилось, мистер Честертон, — пролепетала я, чувствуя себя преужасно.
Он наклонил голову набок, провожая глазами особенно размашистый мазок.
— Но, оглядываясь назад, разве поступила бы иначе?
— Нет.
Учитель снова вздохнул. На этот раз с горечью и смирением.
Затем, оторвавшись наконец от своей дурацкой картины, развернулся ко мне.
— Я так и думал. И даже удивился бы, если твой ответ был бы другим.
Он тяжело опустился в свое кресло и кивком пригласил меня последовать его примеру. Я заметила, что усталость и нервы наложили отпечаток на его породистое лицо — он выглядел измотанным.
— Боюсь, такое потрясение здесь не скоро забудется. И уж тем более для меня, — он сокрушенно покачал головой. — Но все это не сравнится с тем, что я тогда пережил… О, Алекс, если бы ты только знала, что я испытал, увидев тебя среди участников… синих участников…